Игра велась вторые сутки, и неизменным банкометом был Вейс.
Он опьянел от золота, этот высокий, худой немец.
Два дня назад он был жалким, голодным бродягой и ничем не отличался от десятков тысяч других жаждущих золота рабочих на приисках. В четверг началась игра, и Вейс, голодный и полубольной, вошел в большую палату игроков.
С той минуты, когда он бросил на стол свой последний заработанный на приисках доллар, прошло тридцать часов.
Вейс но ел два дня.
Как-то инстинктивно он хватался за бутылку, припадал к горлышку и бросал… Золото, везде золото… Оно было свалено в кожаные мешки, в грязные тряпицы, в широкую шляпу.
Двадцать пар глаз следили за каждым движением Вейса.
Тут было только счастье. Слепое, безумное счастье. Оно пришло сразу, с первой ставки, и больше не расставалось с ним.
Каждый раз дрожащие руки сметали в мешок труду золота и каждый раз на этом же месте вырастала новая груда монет и билетов.
Иногда тот или другой из толпы игроков, шатаясь, выходил из-за стола, обшаривая складки рваных лохмотьев. Потом он уходил из палатки, бросался на траву и лежал неподвижно.
А там, в палатке, уже проигрывались золотоносные участки.
Клочки бумаги с безграмотными подписями переходили в руки Вейса.
И в этих измятых клочках бумаги он видел золото, золото, спящее под землей и ждущее его — властелина. Высокий черноволосый мексиканец вынул из-за пояса пачку билетов, бросил на стол и проиграл.
На миг все притихли.
Уже шесть часов длился этот упорный поединок между мексиканцем и Вейсом. Методически и с деланным спокойствием мексиканец доставал золото и билеты, бросал их на стол, и так же спокойно метал карты Вейс и придвигал золото к себе.
Два раза хромой негр приносил мексиканцу деньги в желтом кожаном мешке. Тот, не глядя, бросал золото на стол. Негр ушел и больше не возвращался.
Тогда мексиканец вырвал из книжки листок бумаги и твердым почерком написал несколько слов.
Это была его последняя, — знаменитый золотоносный пласт у речки, легендарный пласт, сделавший своих владельцев крезами.
Мексиканец бросил листок бумаги на стол и шепотом сказал:
— Maximum…
Вокруг стало тихо… Карты ровно ложились на стол.
Вейс, изогнувшись, следил полуослепшими глазами и вдруг захрипел:
— Мое… — и придвинул бумажку к себе.
Минута молчания, как после выстрела.
Потом мексиканец сорвал с себя шляпу и крикнул:
— Мексиканский банк!
И все затихли, потом вдруг сразу радостно завопили:
— Да!.. Да… Мексиканский банк.
Вейс зашатался, как от удара и крикнул:
— Нет! Я не хочу!
Он взглянул на толпу одичавших, безумных людей и что- то прочитал в их глазах.
Тогда он согнулся и снова сел на обрубок.
Маленький итальянец кинулся к столу и, указав на белый листок мексиканца, крикнул:
— Моя ставка!.. — и бросил на стол револьвер.
Итальянец не играл. Он из любопытства зашел в палатку игроков.
Когда мексиканец проиграл участок у реки, блестящие глаза итальянца вспыхнули. Теперь он ясно видел его, этот сказочный пласт… Он не видел ни золота, ни билетов, он видел только белый, измятый листок бумаги.
Вейс взял со стола револьвер, медленно вынул пули и осмотрел их. Потом взял три заряда несгибающимися пальцами, зарядил только тремя зарядами револьвер.
Было жутко и тихо. Все игроки тесно столпились вокруг Вейса. Он еще раз осмотрел револьвер и передал его итальянцу.
Кто-то обернул широким цветным шарфом смуглую руку и блестящую сталь оружия и отошел в сторону.
Вейс встал. Странно спокойным голосом он начал считать:
— Раз… два… три… четыре…
Итальянец медленно вертел барабан револьвера.
— Двенадцать… Тринадцать… Пли!
И в эту же секунду сухо щелкнул курок, — выстрела не было. Револьвер со звоном упал на пол.
Итальянец бросился к столу и с победным криком схватил листок бумаги. Как рой ос, загудела толпа.
Вейс сидел неподвижно, закрыв руками лицо. Тогда черноволосый мексиканец подошел к нему и, положив руку на револьвер, сказал:
— На все…
Вейс тупо смотрел на него и не отвечал.
Толпа снова притихла. Вейс отмахнулся рукой от оружия и не взглянул, как его заряжали.
Слабым и охрипшим голосом он долго и медленно считал:
— Восемнадцать… девятнадцать… — и только последнее «или» — он выкрикнул резко и хищно:
— Или!
Выстрел прозвучал тихо, как-то странно тихо, придушенный горячим воздухом и просмоленным полотном палатки.
Медленно склоняясь, мексиканец валился на стол.