— Административный восторг, — определил поведение Шарапова Марк Франкин, но безропотно являлся на его вызовы и молча сносил выговоры и нотации. Вере пришлось взять все дела Лучинникова, он, как более опытный, вел самые сложные. А тут еще Шарапов в своем рвении изъял из милиции все не подследственные им, хотя и несложные дела.
— Чтобы к первому апреля все кончила. Тогда у нас их будет вдвое больше, чем в прошлые месяцы, да что месяцы, годы!
— А что это за дела? Только для счета. Люди работали, принесли вам на утверждение для направления в суд, а вы их забрали. Очень красиво.
— Ваше дело выполнять мои распоряжения!
— И не подумаю. Это же кража чужого труда.
— Вы ничего не понимаете, делайте как я говорю, потом спасибо скажете.
— Это за что же?
— За повышение.
— Вот оно что, — протянула Вера, понимая все его усердие.
— Верочка Сергеевна, теперь же, слышите, сегодня, подавайте заявление в партию, это так важно, — убеждал Шарапов.
— Я пойду, работы много, а то мы время теряем.
— Ну и дура, — обозлился Шарапов, но Вера даже не обернулась.
В первую очередь пришлось выполнять указание Винжего и привлекать к ответственности бухгалтера-ревизора Панкову, так легкомысленно ранившую душу Митьки-удавленника.
В Панковой Вера сразу узнала женщину, которую в новогоднюю ночь так горячо обнимал Черняк в спальне Смирновой. Узнав, что ее отдадут под суд, Панкова ничуть не испугалась. Приблизив к Вере свое полное, красивое лицо, она сказала негромко, но веско:
— Каждый ошибиться может, а за меня заступится один человек, и уж вы лучше не поднимайте шума.
— Для меня это не имеет значения.
— Будет иметь, коли узнаете, что это Тихон Черняк. Поговорите с ним.
— О чем?
— Он — сила. И… любит меня. Очень, давно. Поговорите.
Панкова смотрела и говорила требовательно, ее лицо и фигура, статная, мощная, выражали неколебимую уверенность. И Вере вдруг так захотелось проверить, каков этот развеселый простак Тихон Черняк. При первой же встрече она спросила его:
— Черняк, вы знаете бухгалтера Панкову?
— Да я, Сергевна, тут всех, как облупленных, знаю, — хохотнул он.
— Она ссылается на вас.
— А в чем дело?
— Судить ее будут, так она просила…
— Ну и судите на здоровье, а я тут при чем?
— Она меня уверяла, что вы…
Пухлые губы Черняка подобрались в жесткую складку.
— Ты поменьше слушай всяких тварей, Сергевна, а если что и было, так для нас дело выше всего. Прижми ее крепче, чтобы забыла, как ввязывать меня в свои плутни.
— Дело не такое уж страшное, — дала ему возможность высказаться искренне Вера.
— Если ты что такое думаешь, то зря. Ты отступишься, я возьмусь.
Веру передернуло от его слов. Настоящая злоба была не только в словах, но и в тоне, и в хрипловато-скрипучем голосе его. Такой родную мать не пожалеет.
Подписывая последние листы протоколов допроса, Панкова кусала губы, силясь удержать слезы, но не смогла.
— Я ему верила, как себе, — подбирая надушенным платочком слезы, беспомощно жаловалась она. — Три года на руках меня носил, а теперь даже в кабинет не допустил, подстерегала на улице, так застрелить пригрозился, позорю его! — запустив в светлые волосы пальцы, она раскачивалась в тупом отчаянии. — Раньше гордился мною, а теперь гонит, как собаку.
Теперь Вера ходила мрачная, подавленная. Колебалась ее вера в людей. Разве Черняк не знал, что Панковой не грозит ничего, кроме условного осуждения? Знал и все же выкинул ее из своей жизни, как испорченную вещь. А каковы Климов, Шарапов, Винжего? Даже Лучинников стал неясен. Возможно, они поступили бы не так открыто, но… И тут Вера одернула себя. Нельзя чернить всех из-за одного подлеца. А как же отец? И в его судьбе есть какой-то подлец. Не иначе. Ах, отец, отец…
Было поздно, когда к ней зашли Лучинников и Шарапов.
— Мечтаете? — включая свет, улыбнулся Лучинников. Его ласковые глаза смотрели с больного лица так тепло, что Вере стало стыдно за свои недавние сомнения. Она смущенно спросила:
— Почему вы не дома, Алексей Ильич?
— Климова слушают на бюро райкома. Ждать там решения неудобно, вот мы и завернули сюда. Будем ждать звонка.
Лучинников устало опустился на стул, Шарапов шагал по кабинету, то и дело порываясь позвонить в райком. Наконец не выдержал и ушел в кабинет прокурора к телефону.
— Пошли и мы, — предложил Лучинников.
Ожидание оказалось томительным и трудным. Шарапов гадал: