Причесываясь перед зеркалом, Вера внимательно пригляделась к себе. Лицо совсем юное, нежное, а глаза тревожные, притушенные заботой. Хороши русые густые косы, длинные брови… А ведь легче было бы быть некрасивой, не привлекать к себе ничьего внимания, жить спокойно. Тогда Петя прошел бы мимо, но смогла бы не полюбить она? В такой день хотелось быть счастливой.
Одевшись понаряднее, Вера отправилась к Сажевским, радуясь, что опять увидит Женькины ласковые глазищи. Она шла по Набережной улице, любуясь голубовато-красным блеском Песчанки, солнце купало в ней свои закатные лучи, когда впереди из отворенных окон небольшого домика раздался тягучий вопль. Кричал мужчина. Кричал каким-то предсмертным страшным голосом. Это было нелепо и жутко в такой до отказа полный радостью день. Вера, не раздумывая, рванула дверь, вбежала в домик. В тесной комнате у окна стояла кровать, на ней лежал худенький мальчик лет десяти, глаза его неподвижно уставились в потолок, личико странно окостеневшее, строгое. В ногах постели, комкая простыню, которой был укрыт ребенок, склонился мужчина. Он целовал острые колени мальчика, тряс его и хрипло, точно лаял, плакал. На мужчине была милицейская форма.
— Иван Лукич! — узнала Вера Федоренко и в страхе, поняв, что мальчик — его единственный сын, его Володька, попятилась, едва выговаривая: — Да что же это такое?!
Федоренко поднял большую голову, с опухшего красного лица глянуло на Веру само горе.
— Война, вот это что, — выдохнул Федоренко.
Вера подошла к постели, провела рукой по мягким волосам мальчика, закрыла ему глаза, сняла со своих плеч шелковую косынку и подвязала острый и уже холодный подбородок. Федоренко молча, с благодарностью следил за Верой, потом взял ее за руку и усадил возле себя на стул.
— На мине в поле подорвался. — Он не отпускал ее руку, будто боясь, что, не дослушав, Вера уйдет. — Цветов пошел нарвать для такого дня, отца порадовать. Нет больше Володечки. — И опять заплакал, но уже тихо, с обильными слезами. У порога переминались два милиционера, товарищи Федоренко, вскоре вошел Марк Франкин и растерянно заморгал на плачущего Федоренко. Вера вышла, нужно было что-то делать, организовывать. Гроб, поминки, могилу вырыть, а она не представляла, с чего начать. В кухне уже хлопотали соседки Ивана Лукича, переговаривались, решая что-то, его товарищи. Среди суетящихся во дворе женщин Вера увидела Анюту Глушкову.
— Ты зачем здесь? Петр Иваныч тебя ждет, весь город обыскал, а ты вон где, иди-ка, тут без тебя справятся.
— А ты?
— Я следом, потихоньку. С парнишкой вот только прощусь, нет сил смотреть, как отец убивается! Вот война кончилась, а сколько еще из-за нее людей погибнет, мальчишечек вот таких!
Вера бежала домой по сумеречным улицам Песчанска и хотела только одного: все забыть, ни о чем не думать. В темной комнате Петя обхватил ее и, крепко прижимая к себе, стал торопливо и жадно целовать глаза, губы, шею.
— Наконец-то!
— Петя, хороший, милый, — шептала Вера, чувствуя, как все страшное уходит, отступает от нее, оставляя только радость, только тепло его рук и губ.
— Уж сегодня я от тебя не уйду, — словно отвечая ее мыслям, бормотал Петя…
Счастье захлестнуло Веру. Она с трудом дожидалась вечера. Скорее, скорее быть с Петей видеть его милое лицо, слышать звонкий голос, ощущать на себе его влюбленный взгляд. Он был таким ласковым, добрым, так ясно и хорошо все казалось рядом с ним, что Вера забылась. Она чувствовала себя совершенно счастливой и откровенно говорила:
— Петенька, ты как солнце, согрел и обласкал, мне так хорошо!
— Кому лучше, это еще вопрос, — посмеивался он.
Вечерами они бродили вдоль берега Песчанки или уходили через мост в лес. Петя всегда находил что-то необычное: яркую бабочку, огромный цветок или причудливо изогнутый ствол березы. Он знал много стихов, пел своим звонким голосом песни, почему-то пионерские: «Взвейтесь кострами, синие ночи…» Умел развести костер, испечь в золе картошку. А однажды сказал:
— Вот дадут отпуск, повезу тебя к свекрови.
— К кому?
— К моей маме. Она тебя заставит печь хлеб, доить корову и кормить поросенка!
— Боюсь! — дурачилась Вера. — Коровы боюсь.
— Так и быть, заступлюсь за тебя, трусишка. А корова у нас: «Дряхлая, выпали зубы, свиток годов на рогах».
— Ты знаешь Есенина?
— «Дорогая, сядем рядом, поглядим в глаза друг другу». Или вот: «Ты жива еще, моя старушка? Жив и я. Привет тебе, привет!»