— Борис Семенович, не огорчайтесь, привыкну, — пообещала Вера. Но легко сказать, а каково сделать?
Винжего, провожая по вечерам домой, утешал ее:
— Не все сразу. Я понимаю вас, прекратить все эти мелкие постыдные и унизительные дела мы имеем право, но что получится? Посыплются жалобы, дела начнут пересматривать вновь, и обойдется это еще дороже. Вы учитесь у Одинцова, он мудр и ищет веского повода для прекращения дела.
— Я ему завидую, может рыться в этой скучанине без отдыха, и все мало. Классифицирует дела, делает выписки, мне кажется, что он это неспроста.
— Одинцов пишет научную работу, и уже не первую. Он кандидат наук. До моего приезда ему предлагали место заместителя прокурора области, отказался, я, говорит, ищу слабые места, и засел в гражданско-судебный отдел рядовым прокурором, так удобнее, дела в своих руках. Завидую.
— И все же не хочется засиживаться в отделе, тянет к людям, — призналась Вера.
— Отлично, все в наших руках. Хотите следователем в любой из городских районов?
Да, конечно, чуть не сказала Вера, но вспомнила Исмаилову и осеклась. Исмаилова не замечала ее, как, впрочем, почти всех. Холодно кивала при встречах и никогда не поддерживала разговора. Вера спросила у Винжего:
— Кто такая Исмаилова?
— Старая дева с ледышкой вместо сердца, — смеясь, ответил он. О, нет, сердце у нее есть, большое и доброе, это Вера знала лучше всех. Винжего напомнил:
— Так как же насчет перехода на следственную работу?
— Это сложно. Для меня, конечно, — уточнила Вера. Он не настаивал:
— Выбирайте не торопясь.
Кириллу Вера чистосердечно предложила:
— Давайте буду делать для вас выписки, вам же одному трудно.
Он улыбнулся, что случалось не часто:
— Вы добрая девочка. Трудно, Вера, высасывать темы из пальца, а когда в них буквально тонешь, то уж никаких трудностей. Спасибо, но я привык работать сам, без негров.
Она осторожно поинтересовалась его мнением об Исмаиловой. Подняв медно-красные брови, он задумался.
— С нею дружна моя жена, а они до предела разные. Живет наша Кочерга с выжившей из ума бабкой, когда-то эта бабка приютила ее, и вот теперь она опекает старуху. Исмаилова умна, знает дело, зла на язык, что ее украшает.
— И это все?
— Ну, уж если вам так хочется, то она просто одинокий несчастный человек. Что такое, вам жаль Кочергу?
— Я ничего этого не знала.
В воскресенье Вера сходила на рынок, купила свежей рыбы, овощей, ягод. Заняла у соседей тарелок, стопок. К вечеру все было готово, стол накрыт, а на нем еще и бутылка водки, полученная по карточкам, обычно Вера выменивала водочные талоны на мясные, но для такого случая «отоварилась». Первым явился Мосягин. Он катался шаром по комнате и восклицал:
— Дворец, дворец!
Кирилл пришел с женой. Вера так и ахнула:
— Разве можно быть такой красивой!
Кирилл тщетно скрывал довольную улыбку:
— Я украл жену из восточной сказки, правда, Натэлла?
— Зовите меня просто Ната, — протянула она руку Вере и передала теплый сверток.
— Знаменитые лепешки! Вот подарок, ну спасибо, сейчас будем угощаться. — Вера приглашала гостей к столу, раскладывала по тарелкам рыбу и салат и все поглядывала на высокую пышноволосую Нату. До чего же хороши ее длинные черные глаза, нежный рот, полные плечи!
— Что смотрите? — усмехнулся Кирилл. — Небось думаете, как она могла полюбить такого рыжего орангутана? Я и сам удивляюсь. Впрочем, любовь зла, полюбишь и козла.
Винжего запоздал, но зато принес хорошего вина и цветов. С его появлением стало шумно и тесно. Подвыпив, он потребовал гитару. У соседей нашлась старая расстроенная, Винжего быстро настроил ее и, блестя глазами и зубами, запел. Это была цыганская песня, то лихая, то тоскливо-протяжная.
— Получается у него и это, — хмыкнул Кирилл. — Удачливый, черт.
Мосягин, закрывая глазки от удовольствия, подпевал. Его пухлые губы складывались ноликом, и Вере это казалось смешным. Потом танцевала Ната какой-то восточный танец, почти одними своими прекрасными руками, открытыми до плеч. Вера вынесла на кухню посуду, заварила чай. В коридор вышел Винжего и, подступив к ней вплотную, молча взял за подбородок, приближая свои полные губы к ее лицу. Вера вырвалась. Ей стало страшно от выражения жадности на его холеном лице.
— Хочется помучить меня подольше? — он отошел, пригладил волосы, застегнул китель. — Я терпелив, жизнь приучила и к этому, — и уже совсем мягко предложил: — Давайте объявим сейчас о нашей женитьбе? А завтра оформим это событие. Решено?