Еще в молодые годы отличался «сознательностью», с повышенной ответственностью относился к работе, к общественным поручениям. Если машина была неисправна, не доверял ее технику, сам рано утром приходил чинить ее. На протяжении многих лет — секретарь профкома троллейбусного парка: занимается этим не из тщеславия, но чтобы помочь сотрудникам, чувствует свою ответственность перед ними. Женат с 25 лет, в семейной жизни предельно послушен, уступчив, жена обращается с ним, в каких-то отношениях, наравне с сыном. Очень большое значение придает тому, что она с высшим образованием, врач, — постоянно помнит о разделяющей их дистанции и, чтобы хоть отчасти ее уменьшить, кончил вечернюю школу и учится в техникуме.
10 лет назад, не по своей вине, наехал на ребенка, нанеся ему тяжелые увечья. Непосредственно после происшествия был резко бледен, помогал вытаскивать мальчика из-под троллейбуса, в отделении милиции — глубокий обморок. Во время разбирательства «ходил сам не свой», не спал, «нервы были на пределе»; потом осталась «моральная тяжесть», остро жалел пострадавшего. Страха перед работой не было — напротив, мечтал поскорее «сесть за баранку», тяготился вынужденным простоем.
Считает, что меняется в последние годы: стал стеснительнее и чувствительнее — раньше был «боевее». Сейчас его ничего не стоит разжалобить, дает деньги нищим; его «прошибает слеза», когда он смотрит телевизор; расплакался и не мог остановиться, «по-настоящему» рыдал при посещении братской могилы во время рядовой экскурсии. Когда смеется с сыном, тоже не может иногда прервать смех — хотя он становится неприятен жене и она делает ему в связи с этим замечания. Совершенно не в состоянии обходиться без газет, чтение их стало для него настоятельной и неотложной потребностью: даже когда возвращается домой поздно ночью, должен прочесть всю газету от начала до конца — иначе не уснет. В последнее время — частые головные боли.
В беседе податлив, послушен, внушаем, отвечает на все вопросы без исключения — даже не справился о причине врачебного визита. Об окружающих склонен говорить в восторженных тонах: теща «замечательная», соседка замечательная тоже. Не выглядит при этом эйфоричным, но говорит скорее с ноткой грусти, с «меланхолической проникновенностью» и одухотворенностью. Астенизируется в беседе: делается все более сентиментален, растрогался, «расчувствовался» — затем вовсе смешался и умолк от волнения, беспомощный и «потерянный» (С).
(Близнец родился с весом 1,2 кг, о нем думали, что он не будет жить, но он в 15 мес. сравнялся с обследуемым в росте и весе. Братья всегда были схожи характерами — в последнее время тот тоже меняется, но несколько иначе: становится все более вспыльчивым и раздражительным, что брат связывает с неблагоприятной домашней обстановкой: жена любит уходить из дому, а он остается с ребенком и занимается хозяйством.)
Это описание близко к дефензивной эпилептоидии старых авторов. Сущность последней — в особого рода самоуничижительной экзальтации, овладевающей психикой и готовой каждую минуту вылиться наружу, в подвижничестве (не столько деятельном, сколько декларативном, словесном, восторженном, проповедническом). В век Ф. М. Достоевского такая настроенность естественным образом сливалась с утрированной религиозностью — в годы, когда проводилось исследование, церковь была не в чести, ее место в какой-то мере заняли властные структуры. Для эпилептоидов, с их врожденным конформизмом и гиперсоциальностью, эта, внешняя, сторона дела имеет самое существенное значение — естественно поэтому, что чувства их рядились в то время в другие одежды и общественное рвение проявлялось в иных, хотя тоже общепринятых, поведенческих рамках. Говоря иначе, наш обследуемый, вместо того чтобы стать Алешей Карамазовым или церковным старостой, сделался образцовым секретарем профкома. Не следует преувеличивать размах и объем его благотворительности, которая в таких случаях носит почти символический, условный, если не «показной», характер. Первичен и абсолютен здесь сам экстаз — он провоцируется зрелищем чужой боли и страданий и, «преодолевая» его, парадоксальным образом движется далее к своей следующей фазе — картине всеобщей радости, обновления и слез счастья, где такой эпилептоид чувствует себя едва ли не главной движущей силой космического процесса и в конечном итоге — центром мироздания. Этот человек легко плачет при просмотре мелодрам или посещении братских могил не потому, что так остро жалеет тех или иных частных лиц, а оттого, что подобное зрелище служит ему пусковым механизмом его любимого состояния души, аффективного пароксизма, каждый раз одинакового, совершающегося с определенной последовательностью, независимо от причины, его непосредственно вызвавшей.