На шестые сутки утром Дибров заметил справа большую группу солдат.
— Наши! — радостно воскликнул он.
Вскоре пожилой полковник из Иркутской дивизии, пожимая руки десантникам, приговаривал:
— Молодцы! Молодцы!
Дибров заметил, как из клуба имени Маркова вышел босой человек без фуражки.
— Писаренко! — крикнул он с радостным удивлением. — Жив?
— Как видишь, — кисло улыбнулся тот и начал отчаянно ругаться.
— Подожди, — остановил его Дибров, — объясни толком.
Немного успокоившись, Писаренко рассказал, что он прикрывал отход своего отделения из клуба. К нему подбежали шесть гитлеровцев. Он бросил в них противотанковую гранату. Фашисты упали, но и он свалился, оглушенный. Занявшие клуб гитлеровцы думали, что Писаренко убит, сняли с него сапоги, забрали оружие. Очнувшись и увидев кругом врагов, Писаренко притворился мертвым и без движения пролежал до вечера. Когда стемнело, он забрался на чердак клуба и провел там пять суток голодный, злясь, что у него нет никакого оружия.
— Дай автомат и пару гранат, — заключил он.
— Уже ни к чему, — заметил Дибров. — Нет в городе немцев.
3
Пять суток Малая земля была окутана дымом, содрогалась от взрывов снарядов всех калибров. Десантники упорно взламывали оборону врага, чтобы соединить Малую землю с Большой.
Утром шестнадцатого сентября морские пехотинцы во глазе с офицерами Николаевым, Мартыновым, Назаруком вошли со стороны Малой земли в центральную часть города. Старший лейтенант Николай Лысенко водрузил на куполе заминированного здания городского Совета красное знамя.
Алый стяг возвестил, что Малая земля соединилась с Большой.
Взволнованные малоземельцы радостно бросали вверх пилотки, обнимали бойцов Большой земли.
Жестов, успевший уже побриться, одетый в чистую гимнастерку, подошел к зданию городского Совета.
«Встретимся или не встретимся?» — подумал он, садясь на камень.
Около часа он просидел спокойно, покуривая и поглядывая по сторонам, затем встал и начал прохаживаться. В голову пришла неожиданная мысль: «Я тут спокойно ожидаю, а его, может быть, хоронят». Подумав так, Жестов оглянулся в надежде увидеть кого-либо из куниковского батальона и спросить.
И тут он увидел устало шагающего Диброва.
— Кирилл! — радостно воскликнул он и бросился ему навстречу.
Друзья обнялись.
— Сбылось? — весело спросил Дибров.
— Сбылось! — торжествующе произнес Жестов.
— Давай-ка отметим!
Они прошли в сквер и сели на поваленное снарядом дерево. Дибров достал из вещмешка флягу и кружку. Жестов тоже вынул кружку и банку мясных консервов.
— Вино называется «Черные глаза», — сказал Дибров, разливая по кружкам.
— Знакомое, — заметил Жестов. — Геленджик славился таким.
Дибров поднял кружку.
— Ну, Степан, дожили до радостного дня. За родной Новороссийск!
— За будущие победы!
Выпив, Дибров в раздумье проговорил:
— Где доведется снова нам встретиться?
— В Крыму, конечно. А затем, может, и в Берлине.
— Да, по-видимому.
— А наверняка знаешь где?
— Где?
— Здесь, в Новороссийске! После войны.
— А ты уверен, что я сюда приеду?
— Уверен!
— А почему так? Я же не здешний, а с Каспия.
— Да потому, что город родным стал тебе.
— Это верно, — согласился Дибров и вынул пачку хороших папирос. — Возьми половину. Подарил командир Иркутской дивизии.
— Говорят, флаг на вокзале поднял ты?
— Нет, это Смаржевский. Я только поддерживал… А вообще-то жарко пришлось. Пять дней в осаде пробыл. Запомнится на всю жизнь.
— Да, такое не забудешь…
Встряхнув пустую флягу, Дибров сказал:
— Не мешало бы еще. Ну, да ладно. Все равно времени нет.
Они поднялись и вышли на улицу, заваленную битым камнем, скрюченной проволокой, расщепленными телеграфными столбами. Дибров достал из кармана лист бумаги.
— Песня новая появилась в нашем батальоне. Возьми-ка прочитай. Душевная…
Жестов прочел:
Песня о Малой земле