Кайда обеспокоенно снял с автомата рожок и увидел, что в нем нет патронов. Стал шарить в вещевом мешке, по карманам. Но и там не оказалось ни одного патрона. Не было и гранат.
Довоевался. Что теперь? Самый паршивый фриц может подстрелить его, как зайца.
Оказавшись безоружным, Кайда вдруг почувствовал, как в сердце забирается страх. Раньше не испытывал такого. Тогда у него было оружие, оно вселяло уверенность, мысли о смерти в бою не страшили, да и не появлялись они, недосуг было думать об этом, а вот сейчас, когда беспомощен, дрожь охватывает при мысли о неотвратимости встречи с врагом. Какой-нибудь щупленький немец, а он представлялся именно щупленьким, невзрачным, плюгавым, легко расправится с ним, самым сильным в батальоне матросом. Возможно, видя его безоружным, попытаются взять в плен. Но тут немцам не светит. Он станет драться кулаками. А зачем им сейчас пленный? И так все ясно. Не доведется пускать в ход кулаки.
Поглощенный мрачными мыслями, Кайда не заметил появления в воздухе вражеских бомбардировщиков. Он посмотрел вверх, когда услышал гул моторов. Сначала подумал, что самолеты идут бомбить Малую землю. Но когда ведущий повернул правее, понял, что будут бомбить места высадки десанта.
Передний самолет перешел в пике. Наметанным взглядом Кайда определил, куда упадут бомбы. Черт возьми, прямо на то место, где он лежит. От пикирующего самолета оторвались четыре черные капли.
Вот она, его смерть, она идет сверху. Но такой смерти не хотелось. Лучше от пули. Когда город освободят, то хоть опознают его, документы сохранятся и их перешлют в освобожденную Дружковку.
Боевой опыт подсказал Кайде, что следует предпринять. Надо бежать, и бежать вперед, чтобы избежать прямого бомбового удара. В этот момент на него никто не будет обращать внимания. Всем будет не до него, все будут прятаться в щелях — и свои, и чужие. Следовательно, горизонт перед ним чист.
Вскочив, он рванулся вперед. Такой скорости, вероятно, не развивал ни один чемпион. Пробежав шагов тридцать, услышал за спиной свист бомб. Надо падать. И тут он увидел окоп. Не размышляя, прыгнул в него и замер. В окопе находились два гитлеровца. Они сидели на корточках, зажав уши ладонями и уткнув головы в колени. У обоих на головах каски.
И в этот миг разорвалась бомба, затем вторая, третья…
Кайда тоже присел на корточки. Раньше при бомбежке он, притаившись в укрытии, закрывал глаза. Не он один так делал. А почему так делали, пожалуй, никто толком не объяснит. Но на этот раз Кайда не закрывал глаз. Попробуй-ка закрыть, если справа и слева от тебя гитлеровцы. Им стоит только поднять головы, как продырявят его. У обоих в руках автоматы.
Матрос совсем забыл, что у него на поясе висит финский нож. Бывает такое и с опытным десантником. В горячах случается еще не то. Иной раз бросишь гранату, а запал забудешь вставить.
Пока рвались бомбы, Кайда, поводя глазами то вправо, то влево, думал, что предпринять. Будь один гитлеровец, он просто придушил бы его. Но второй в этот момент успеет выстрелить.
И вдруг ему вспомнилось, как один дядька в селе, обладающий недюжинной силой, убил быка ударом кулака по лбу. Быка, а не какого-то паршивого гитлеровца. Бычий лоб куда крепче.
«Сделаю, как тот дядька», — решил Кайда.
Когда последний самолет вышел из пике и сброшенные им бомбы разорвались где-то поблизости, вздымая пыль, Кайда повернулся направо, сдернул с гитлеровца каску, левой рукой ухватил за волосы, а правой со всей силой ударил его по загривку. Гитлеровец упал и задергался.
Теперь поворот налево, ко второму. Но тот уже поднял голову и застыл с расширенными от ужаса глазами. Громадный моряк с поднятым кулаком и горящими яростью воспаленными глазами, весь оборванный, грязный, парализовал его на какое-то мгновение. Только когда матрос скинул с него каску, он пытался вскочить, но страшной силы удар по голове пригвоздил его к земле.
Сморщился от боли и Кайда. Удар был так силен, что вывихнул палец.
Первый гитлеровец пытался приподняться. Кайда ударил его в голову своим ботинком сорок шестого размера. На этот раз гитлеровец затих навсегда.
Кайда осмотрелся, вытер рукавом пот с лица и сел на дно окопа. Он еще не совсем отдавал себе отчет в том, что произошло. Какое-то время его бил нервный. озноб. Тем, кто бывал в рукопашных схватках, знакомо) это состояние, когда остываешь после боя, когда еще каждая жилка дрожит от нервного перенапряжения.
Хотелось закурить, и так, чтобы делать глубокую затяжку. Но кисет был пуст.
Он поднял немецкий автомат и облегченно вздохнул. Теперь опять можно воевать. Патронов оказалось много. В нише лежали десятки гранат.