Парень явился за табаком в так называемый «час свободного времени», или «час для общения», когда Асендадо не было в камере. Он куда-то ушел по своим коммерческим делам. А сказал парню, что табака у него нет, хотя табак был: лежал в носке, упакованный в плотный сверток. Парень сказал, что табак ему нужен к ужину. В противном случае он приведет своих друзей, и А будет хреново, обидно и больно.
Дрожа, как осиновый лист, А потянулся было к носку. А потом на него снизошло холодное спокойствие: окружило плотным кольцом, как когда-то — ребята из класса, его мучители. Он встал и сказал:
— Отьебись от меня, понял?
Когда Асендадо вернулся в камеру, было еще непонятно, кто из них берет верх. Оба были в крови с головы до ног. Асендадо кое-как вырвал парня из захвата А и вытолкал его за дверь. Тот ударился спиной о перила. Презрительно усмехнулся, вытер кровь под носом разодранным рукавом и ушел, не оглядываясь.
— Так, — задумчиво проговорил Асендадо. — Кажется, получилось.
Больше тот парень к А не домогался. Иногда он кивал ему и улыбался при встрече. И А улыбался в ответ, сверкая новыми зубами.
Терри пришел к нему через полгода. Полгода понадобилось на то, чтобы оформить все необходимые документы. А сообщили о предстоящем визите за три дня, и все эти три дня он ходил взвинченный и возбужденный. Он ни минуты не мог усидеть на месте, не мог сыграть даже — партию в очко. Целыми днями ходил по камере взад-вперед или подолгу смотрел в окно, словно пытаясь увидеть там что-то от внешнего мира, который уже очень скоро придет к нему в лице Терри.
Терри сказал, что А выглядит очень даже неплохо, и, наверное, так оно и было. Сам Терри выглядел просто отлично: здоровый румянец, хороший загар. Хотя он сказал, что в этом году еще не был в отпуске. Должно быть, он просто смотрелся таким загорелым по сравнению с бледными лицами заключенных, которые почти не бывают на улице. Они говорили о прошлом; вспоминали все, что было хорошего, как это обычно бывает, когда люди стараются забыть о плохом. Ну или хотя бы не думать об этом плохом. Гул разговоров медленно растекался по помещению, сливаясь с клубами дыма от двадцати разных марок сигарет. Народу в комнате для свиданий было немало: матери, жены, подруги и дети. Отцов было мало. Терри тоже, наверное, приняли за отца А. Вернее, приняли бы, если бы это было кому-нибудь интересно. Если бы кто-то заметил, как они обнялись, когда время свидания подошло к концу и как глаза Терри заблестели от слез, когда он сделал знак А, мол, держи хвост морковкой; как, уже стоя в дверях, они обернулись, одновременно, и помахали друг другу, и улыбнулись, как улыбаются только родные люди, отец и сын. Люди, которые по-настоящему любят и ценят друг друга. Люди, которые всегда были вместе. Всегда сообща. Или которые пережили большое горе, одно на двоих.
Когда А вернулся в камеру, Асендадо опять любовался своими запасами мыла. Его радио было настроено на пиратскую станцию хип-хопа. Надзиратель, который привел А, рявкнул на Асендадо, чтобы тот сделал музон потише. Когда надзиратель ушел, заперев их в камере, Асендадо опять выкрутил звук на предельную громкость, достал специальную тряпочку и принялся чистить свои кроссовки, белые «Рибоки», хотя, насколько А мог заметить, они и так были чистые, без единого пятнышка грязи.
— Теперь к тебе ходят, и ты им скажи, чтобы тебе принесли кроссовки, — сказал Асендадо, не отрываясь от своего занятия. — Здесь только лохи так ходят, в казенных ботинках. А у нормальных людей есть кроссовки.
А кивнул, хотя совершенно не представлял себе, как завести разговор о кроссовках с Терри. Как-то это не очень удобно. И вообще, наверное, не стоит злоупотреблять хорошим к себе отношением. Ведь он не какой-нибудь отморозок.
Кстати, об отморозках. В Фелтхеме всем заправляла банда ООМК, организованных отморозков из Мильтон Кейнса. Конечно, не так, как надзиратели — но круче, чем коменданты, которые сменялись по два раза в год. Лидеры конкурирующей группировки КУСА, команды ублюдков из Сент-Альбанса, решили было возбухнуть, в результате чего команда надолго лишилась двоих активистов. Их люто порезали бритвенными лезвиями, вплавленными в зубные щетки. А самый главный вожак огреб РР-9. Когда А впервые услышал это выражение, он подумал, что РР-9 это номер какого-нибудь формуляра, обозначающий определенное наказание или перевод в другое отделение, в общем, какой-то невнятный номер из набора случайных чисел, которыми надзиратели стращали провинившихся зеков. Но оказалось, что РР-9 — это размер батареек. Самых больших батареек, которые разрешены в тюрьме для заключенных. Кстати, страшная вещь. В приложении к чьей-нибудь голове. Если вложить эту дуру в носок и прицельно ударить с размаху, человек вырубается на раз.