Тот смерил его взглядом, в котором сквозили любопытство и раздражение, и произнес:
— Что вам угодно?
— Я — друг Петруса.
Де Веер и глазом не моргнул.
— Петрус Кристус! — горячо продолжал Идельсбад. — Мне нужно срочно его видеть. Скажите, где я могу его найти?
Де Веер пренебрежительно раздвинул губы:
— Сожалею, но не знаю, о ком вы говорите. Я не знаком с человеком, носящим это имя.
Голос гиганта стал почти умоляющим:
— Прошу вас. Речь идет о ребенке. Я нашел его.
— Ребенок?
Идельсбаду показалось, что в надменном взгляде де Веера мелькнул огонек.
— Да. Сын Ван Эйка. Умоляю вас! Скажите, где найти Петруса?
— Если даже допустить, что я увиделся бы с этим человеком, что я мог бы ему передать?
— Он обещал мне некоторую сумму, если я найду ребенка. А точнее, половину той, которую перевели ему флорентийцы. Тысячу пятьсот флоринов. Петрус пообещал…
— Разве он не отдал долг?
— Нет. И не без основания: он не знает, что ребенок в моих руках. Такое было условие.
— Понимаю. Но откуда вам известно мое имя?
— Петрус мне говорил о вас. Мы с ним были очень близки. После дела с Костером он очень испугался. Петрус был убежден, что его арестуют. Я попытался урезонить его, но напрасно. Он только и повторял: бежать! И тем не менее, несмотря на отчаяние, Петрус еще думал о поручении, которое ему дали: любой ценой найти ребенка. Он слезно просил меня заняться этим.
Идельсбад умолк, потом с явным смущением продолжил:
— Случилось так, что сейчас я оказался в затруднении. При расставании Петрус упомянул о вас и рекомендовал связаться с вами в случае, если мне удастся поймать ребенка. Дело сделано. Да только вот возникли трудности. Мать предупредила сержантов сыска и капитана. Меня могут схватить в любую минуту. — Разыгрывая чрезвычайное нервное напряжение — это ему не составило труда, — он заключил: — Помогите мне, умоляю вас!
— Напомните ваше имя! — резко оборвал его де Веер.
— Тилль Идельсбад.
Тот приказал:
— Сядьте. — И продолжил: — Давно вы знакомы с этим… Петрусом?
— С детства. Мы были соседями в Байеле, и оба увлекались живописью.
— Значит, вы художник?
— Увы, нет. Я очень быстро осознал, что у меня нет способностей. Мой покойный отец любил говорить: «Талант без склонности кое-что значит, но склонность без таланта — ничто».
— Примите мои поздравления, минхеер. В наше смутное время редко услышишь мудрые слова.
Не Ансельм де Веер, а маслянистый господин, сидевший рядом, произнес этот комментарий.
— С кем имею честь, меестер? — заискивающе поинтересовался португалец.
— Лукас Мозер. Художник и золотых дел мастер. Но вы, конечно, никогда не слышали обо мне.
— Ошибаетесь, — соврал Идельсбад, — ваше имя мне знакомо. Похоже, Петрус Кристус питал к вам огромное уважение, очень похвально о вас отзывался.
Вопреки ожиданиям комплимент не произвел эффекта, на который Идельсбад рассчитывал. Недовольная гримаса исказила лицо художника.
— Допустим. Но наш друг принадлежит к избранным. А нам хорошо известно, что избранные крайне редки! — Понизив голос, он повторил: — Избранные крайне редки…
Идельсбад все же не ослабил натиск:
— Я убежден, что вами наверняка созданы несравненные работы.
Нервный смешок вырвался из горла художника.
— Скажем, мое «Запрестольное украшение святой Мадлен» достойно встать в один ряд с самыми великими творениями.
— Кажется, наш друг Петрус говорил мне о нем. Где оно находится?
— О! В довольно скромном месте. В небольшой церкви Тифенбронна, в глуши Черного леса…
— Позвольте вернуться к вашему делу, — вмешался де Веер. — Этот ребенок… что вы знаете о нем?
Идельсбад протянул руку к графину с вином:
— Вы позволите?
Не получив ответа, он налил себе стакан и залпом осушил его.
— Я задал вопрос, — продолжил де Веер. — Что вы знаете о сыне Ван Эйка?
— Почти ничего, кроме того, что сообщил мне Петрус.
— И все?
— Поймать малыша и устранить. Но я не убийца. Даже если бы я им был, то не смог бы погубить ребенка. Я предупредил Петруса. Моя задача — поймать мальчонку. Но не убивать.
— Все мы умрем однажды, — промолвил мужчина.
Реплика поразила своей холодностью.
— А что вы знаете еще?
— Ничего. И так лучше. Ничего не знаешь, нечего сказать. Как говорил мой покойный отец: «Промолчал — ты хозяин; сказал лишнее — ты раб».
Де Веер с иронией произнес:
— Ваш отец был мудрым человеком. Однако Петрус должен был вам кое-что объяснить. Как вы изволите признать, отнять жизнь у ребенка не просто и не легко. Для этого нужна очень веская причина. Вы так не считаете?
Идельсбад молчал, рассматривая янтарный осадок на дне стакана, потом ответил:
— Скажу откровенно — и прошу не сердиться, — я не вижу никаких причин, оправдывающих смерть любого ребенка.
— Вы не правы! — снова подал голос маслянистый. Тон его поражал. — Да, вы не правы. Если вы имеете дело с посредственностью, нечего ее жалеть. Ваш долг — облегчить ее смерть, ускорить. Что в противном случае ждет ее? Никчемная жизнь. Пустое место в глазах окружающих. Подумайте только, сколько энергии надо приложить, что бы обнаружить в ее голове хоть какие-нибудь признаки ума. Не говорите мне, минхеер, что не знаете о существах, населяющих известный нам мир. Считаете ли вы, к примеру, что у чудовищ с человеческим лицом, которых привозят к нам из Гвинеи португальские моряки, есть душа? Считаете ли вы, что наша Церковь может допустить их в свое лоно, не оскорбляя лика Создателя?
Идельсбад скромно заметил:
— Без сомнения, но разве эти чудовища не являются творением Создателя?
— Вот в чем главное заблуждение! Оно свирепствует и распространяется подобно убийственной чуме. Знайте, что каждый художник сначала делает набросок, черновик, прежде чем приступить к большой работе. Существа, о которых я говорю, являются лишь черновиками, незаконченными набросками Бога. Напомню ваши слова: «Талант без склонности кое-что значит, но склонность без таланта — ничто». Что прикажете делать с теми, у кого нет ни того, ни другого? Вообразите их представления перед творением истинного гения. Что увидят они? Что поймут? Уверяю вас: ничего они не поймут. И знаете почему? Потому что их способность восприятия ограничивается едой, житьем, отправлением естественных надобностей.
Он замолчал, пот стекал по его лицу, видно было, что он выдохся.
— Все это понятно, сьер Мозер, — заявил Идельсбад, — но я не вижу связи между упомянутыми вами дикарями и нашим ребенком. В чем чудовищность сына Ван Эйка?
Голос де Веера призвал его к порядку:
— Минхеер, послушайте. У меня есть для вас одно предложение.
Идельсбад, рискуя, настаивал:
— Он приговорен к смерти за свою… посредственность?
Фламандец непринужденно махнул рукой:
— Проблема ребенка в другом, хотя она напрямую связана со словами нашего друга Лукаса Мозера.
Вышеупомянутый художник посчитал нужным подчеркнуть:
— Он должен умереть, потому что существует.
— Но почему его существование заслуживает смерти?
Де Веер потерял терпение:
— Мы отклоняемся от темы, минхеер! Я предлагаю вам следующее: вы приводите ко мне этого мальчика, а я вру чаю вам сумму, обещанную Петрусом.
— Вы серьезно?
— Если бы Петрус говорил вам обо мне, вы не задали бы подобного вопроса.
— Когда? — поинтересовался Идельсбад с наигранным возбуждением. — Где?
— Здесь. Я остановился в этой таверне. Уезжаю после завтра.
— А Петрус?
Де Веер уклонился от ответа.
— Жду вас здесь завтра в полдень.
Идельсбад встал с выражением глубочайшей признательности на лице:
— Всего хорошего, меестер. Весьма вам благодарен, вы…
— Идите. Ночь коротка, да и комендантский час вот-вот наступит.
— У вас найдется тысяча пятьсот флоринов, это точно?
— Прощайте, минхеер!
Идельсбад с показным благоговением на цыпочках направился к выходу.