Он взял ее, сделал большой глоток и опять взглянул на меня.
— Сынок,— сказал он,— будь настоящим Страупом до конца дней своих. Второй такой семьи во всем мире не сыщешь. Мы, Страупы, не допустим, чтобы нас ставили на одну доску со всякой прочей мелюзгой. Люди мы небогатые — есть и побогаче нас; случается, что попадаем впросак и надо уносить ноги, пока все не уладится. Но если говорить начистоту, второй такой семьи во всей стране не сыщешь.
— Да, сэр, дядя Нэд,— сказал я, а сам подумал, как бы отнеслась к его словам мама, если бы она это слышала.
— Я, сынок, свое пожил, зря не стану сетовать. Ты запомни, что я тебе говорил. Кто сейчас может похвалиться: я, мол, Страуп? Таких людей раз-два и обчелся.
— Хорошо, дядя Нэд, запомню,— сказал я.
Мама подошла к кухонной двери и выглянула во двор. Она стояла там до тех пор, пока дядя Нэд не выскреб тарелку дочиста.
— Вы сыты, Нэд? — спросила мама точно таким голосом, каким она говорила с моим стариком на людях.— Если нет, я подложу еще.
-— Это очень любезно с вашей стороны, Марта,— сказал он, поворачиваясь и грустно глядя на нее.— Я вам очень признателен. Что бы со мной ни случилось, Марта, а вас я всегда буду поминать добром. Вы отнеслись ко мне, как Страуп к Страупу.
В эту минуту я посмотрел на двор и увидел, что Хэнсом соскочил с поленницы и начал пятиться к сараю. Я все еще удивлялся, что с ним такое, как вдруг из-за угла нашего дома с револьвером в руках вышел шериф Бен Саймонс. Он навел дуло прямо на дядю Нэда.
— Руки вверх, Нэд Страуп!— крикнул Бен.— И не вздумай хвататься за свой револьвер. Попробуй шевельнись, мигом уложу на месте! С такими, кто только и знает, что из тюрем бегать, я рисковать не намерен!
Бен медленно подошел к дяде Нэду и рванул у него из-за пазухи длинноствольный револьвер. Дядя Нэд молчал, подняв руки над головой, и, видимо, не собирался удирать.
— Что это значит, Бен Саймонс? — сказала мама, выходя на крыльцо.— Что вы тут распоряжаетесь?
— Миссис Страуп, если Нэд сам не удосужился вам рассказать,— начал Бен,— так знайте: три дня тому назад он убежал из тюрьмы, и тюремное начальство оповестило об этом полицейские власти штата. Я смекнул, что Нэд может зайти к брату, перехватить чего-нибудь и переодеться. Так и оказалось. Час назад он спрыгнул с товарного поезда. С тех пор я за ним и слежу. Ну, пошли, Нэд.
Не говоря ни слова, дядя Нэд позволил надеть себе наручники и встал со ступенек. Но прежде чем выйти со двора, он оглянулся и посмотрел на меня.
— Сынок,— сказал дядя Нэд,— запомни, что я тебе говорил про Страупов. Нас так много развелось на божьем свете, что, глядишь, какой-нибудь нет-нет, да и отобьется от рук. Но всем прочим Страупам это не в укор. Лучше их во всем мире не сыщешь. Будь и ты настоящим Страупом.
— Хорошо, сэр, дядя Нэд,— сказал я, глядя, как он повернул за угол дома в сопровождении Бена Саймонса, крепко державшего его за руку.— Я запомню, что вы говорили.
14 С тех пор моего старика не узнать
Когда я встал и пришел завтракать, мой старик сидел у плиты, раскачиваясь на стуле, и уписывал горячие лепешки с патокой. Он, по обыкновению, поставил тарелку на плиту, потому что так ему было удобнее — не вставая, брать лепешки из духовки. Мой старик больше всего на свете любил горячие лепешки с патокой.
Когда я вошел, он сидел, набив полон рот, и сперва ничего не сказал; потом поглядел на меня и подмигнул.
— Здравствуй, па,— сказал я, очень ему обрадовавшись. На этот раз он пробыл в отлучке около недели.
Он ничего не ответил, нагнулся, достал еще лепешку, разломил ее пополам, намазал маслом и оставил обе половинки раскрытыми на тарелке. Потом подхватил с пола кувшин и густо полил лепешку патокой.
— Ну, сынок, как твои бицепсы? — спросил он, сжимая пальцами мою руку.
— А вот, гляди,— сказал я.
Он пощупал мои мускулы.
До чего же я ему обрадовался!
Тут вошла мама, поставила на кухонный стол тарелку для меня и положила на нее ломтик бекона и хлеба с патокой. Подавая мне завтрак, она не сказала ни слова; потом стала возиться на кухне и громыхать своими горшками и сковородками. Злилась она, словно потревоженная клуша.
Папа сидел, глядя куда-то в стену, и только время от времени посматривал на маму, что она скажет. Мы с папой знали, что, когда она в таком настроении, лучше всего подождать, пока она заговорит первая. Если мы пробовали заговорить с ней, пока она не утихомирилась, ничего хорошего из этого не получалось. Папа сидел смирный, словно бродяга, ожидающий подачки.