— Я-то думал, директор школы — человек ученый, степенный. А он ветрогон какой-то. Ему плевать, что другому трудно. Я к нему и так и сяк — посочувствуйте, дескать, ведь в хозяйстве работать некому, не могу я мальчишку послать в школу. А ему хоть кол на голове теши, уперся — и все. Обязан, говорит, и точка. Ох и разругался же я с ним! Но все равно будет по-моему. Не отдам я мальчишку! Кто в хозяйстве за него будет работать, директор школы, что ли?
— Послушай, Шарав, — заговорил Сандаг, — так нельзя. Наши дети должны учиться. Сейчас времена другие. Не будем учить их — останутся такими же темными, как мы. Ну разве это дело? Я в этом году обязательно отправлю своего сына, отправь и ты Зорига. Ученье для человека — счастье. Как же можно отнимать его у наших детей.
«Значит, точно, — обрадовался Тугэлдэр. — Я еду в школу. Эх, если бы и Зорига отпустили! Неужели Шарав не послушает отца?»
Но Шарав, сердито сощурив глаза, раздраженно ответил:
— «Счастье, счастье»! В чем счастье-то? То ли дело в старое время. Выучится, бывало, человек, становится ламой. А потом и того выше. А сейчас что? Чему их научат? В бога не верить? Греховодничать?
Сандаг покосился на своего собеседника.
— Ты это спьяна, что ли? — сдерживая возмущение, сказал он. — Или и вправду: что у трезвого на уме — у пьяного на языке? Мы вот и в бога и в святость лам верили. А много они нам помогли? Много мы видели счастья?
Шарав смутился, но сдаваться не собирался.
— Это у тебя сын и хороший и умный, вот ты его и учи. А Зориг тупой, его учи не учи — все одно толку не будет.
— Нехорошо так говорить о своих детях, — укоризненно покачал головой Сандаг.
Шарав смутился еще больше. Выпучив для вящей убедительности глаза и глядя по очереди то на отца, то на сына, он принялся оправдываться:
— А что? Правду я говорю! Зориг — совсем глупый. Ну кто, скажи, во время пастьбы овец забирается в пещеру и спит? И все у него так. Если на него не кричать, толку не будет!
Потом, немного успокоившись, он набил трубку и обратился к Тугэлдэру:
— А ты хочешь учиться?
— Очень! — быстро сказал Тугэлдэр.
— Вот видишь! А Зориг не хочет. Он…
И тут Тугэлдэр не выдержал:
— Что вы! Зориг очень хочет учиться! Он только и говорит о том, чтобы нам вместе поехать в школу…
— Вот вести ты себя не умеешь, — хмуря брови, оборвал его Шарав. — Дети не должны вмешиваться, когда говорят старшие.
— Ладно, — улыбнулся сыну Сандаг. — Его ведь не переспоришь. Плетью обуха не перешибешь. Скажи, Шарав, ты по дороге не видел наших верблюдов?
Шарав отрицательно покачал головой, поднялся и, пошатываясь, подошел к своему коню.
Сандаг тоже встал и, вскочив на коня, сказал:
— Ну, я поеду. Гони, сынок, овец к дому. А ты, Шарав, побереги коня. Он у тебя весь в мыле. Смотри, загонишь!
Тугэлдэр поскакал к стаду. Он ехал через степь, напоенную ароматом трав, и с горечью думал о том, что вечером надо встретиться с Зоригом и все ему рассказать.
II
У коновязи нетерпеливо бил копытом красивый серый однолеток с подстриженной гривой. Он рвался к табуну — тот косяком уходил в степь. На нем было красное седло с чепраком из желтой сыромятной кожи.
Из юрты вышел Сандаг, он вытащил из-за пояса приготовленный аркан и направился к коновязи.
Следом за ним выбежал Тугэлдэр. Вскочив в седло, он хлестнул коня и поскакал к табуну.
— Потише! — крикнул ему вдогонку Сандаг, провожая сына ласковым взглядом.
Догнав табун, Тугэлдэр остановил его и вдруг увидел бегущего навстречу Зорига. Лицо у него было заплакано.
«Что это он? Может быть, упал с коня?» — встревожился Тугэлдэр.
— Что с тобой? — спросил он приятеля.
— Если бы у меня был отец… — начал Зориг и снова заплакал.
Оказывается, вернувшись домой, Шарав избил жену и Зорига.
— Твой отчим не любит тебя. Не хочет отпускать в школу, — нахмурился Тугэлдэр и рассказал о разговоре своего отца с Шаравом.
— Пусть говорит, что хочет, все равно поеду учиться, — всхлипывал Зориг.
— А как? — растерялся Тугэлдэр.
— Убегу — и все!
— Убегать не надо, лучше упроси мать.
— Она боится отчима, не посмеет его ослушаться. Другого выхода нет. Я убегу! — Зориг вытер слезы и, подоткнув тэрлик, потуже затянул пояс.
…Был лунный осенний вечер. Привязав телят к натянутой на колья веревке, Тугэлдэр вошел в юрту, освещенную мягким светом очага.
Мать помешивала кипятившееся в котле молоко. Она налила сыну большую кружку, и тот уселся на корточки рядом с огнем. Было светло, тепло и уютно, попахивало аргалом, и наработавшийся за день Тугэлдэр чувствовал, как по всему телу разливается приятная истома.