Мише тоже дали чашку, и Михайло Васильевич, заметив, что он недоверчиво посматривает на незнакомый тёмный напиток, шепнул ему:
— Ты пей. Он сладкий.
Миша взял чашку обеими руками и звучно потянул в себя кофей. Матрёша под столом легонько толкнула его ногой. Миша поднял глаза и увидел, что Михайло Васильевич держит чашку одной рукой за ручку. Миша тотчас сделал так же и исподлобья посмотрел на Матрёшу, которая улыбнулась и кивнула ему головой.
Завтрак кончился, молодые люди встали и чинно пошли к дверям. По дороге один из них шепнул Мише:
— Я видел в окошко, как ты в мастерскую шагал. «Ну, думаю, приехал знаменитый мастер из дальних стран».
— Я не мастер, — серьёзно ответил Миша. — Я ещё буду учиться.
— Когда так, приходи в мастерскую, я тебя обучу. Спросишь Матвея Васильева.
Он вышел вслед за другими. Миша увидел, как все они в одних рубашках и камзолах бежали по двору и один запустил в Матвея снежком, а Матвей на ходу захватил пригоршню снега и вытер обидчику лицо, и потом бросились догонять товарищей.
Михайло Васильевич взял Мишу за руку и увёл в свой кабинет.
Здесь жарко горел камин. Михайло Васильевич сел в кресло у огня и сказал:
— Расскажи мне про себя, дружок. Что ты делал, что видел любопытное?
Миша тотчас вспомнил, как Иван Макарович говорил ему, что Михайло Васильевич любит сполохи, и ответил:
— Как мы от Матигор отъезжали, в небе сполохи играли.
— Как бежали лучи? Вот так? — И Михайло Васильевич, взяв свинцовую палочку, набросал на бумажке рисунок северного сияния.
— Нет, не совсем, — ответил Миша. — Лучи будто пошире были. И вот здесь внизу не сходились, а немного до земли не доходили. Будто занавесь с неба спускалась, а потом стала сдвигаться и раздвигаться. Дайте-ко, я покажу.
Он взял палочку из рук Михайла Васильевича и неумело начертил сияние — такое, каким он его видел.
Михайло Васильевич посмотрел рисунок, сложил его и спрятал в карман.
— Ещё я на промыслах был, — сказал Миша и рассказал, как провёл лето.
— Я мальчиком на промыслах работал, — сказал Михайло Васильевич. — И в море я далеко ходил.
— И китов ловили?
— Случалось.
— А мне не пришлось, — сказал Миша и вздохнул.
— Что ж! — утешил Михайло Васильевич. — Твоё время ещё не ушло.
— Где уж там! Теперь я наукам буду обучаться. Теперь уже некогда будет. Я учиться очень люблю.
— Любишь? А много уже знаешь?
Миша раскраснелся и, стоя у Михайла Васильевича меж колен, начал перечислять свои знания:
— Читать, и писать, и считать, и стихи говорить.
— Дай-ка сюда те две книги толстые в кожаных переплётах. Вон на той полке.
Миша влез на табурет и достал книги. Михайло Васильевич полистал одну из них и протянул Мише:
— А ну-ка, прочитай, что тут написано.
Миша внятно прочёл:
— «Арифметика — практика или деятельная. Что есть арифметика? Арифметика, или числительница…»
— Хорошо читаешь, — прервал Михайло Васильевич. — Переверни несколько страничек и прочти задачу.
Миша прочёл:
— «Послан человек с Москвы на Вологду, и велено ему в хождении своём совершать на всякий день сорок вёрст. Потом другой человек в другой день послан вслед его, и велено ему идти на день по сорок пять вёрст, и ведательно есть, в коликий день настигнет второй первого?»
Миша начал шептать:
— Он его нагоняет каждый день по пять вёрст. Он его нагонит… Он нагонит его на… сорок разделить на пять… на восьмой день вечером.
— Правильно, — сказал Михайло Васильевич, взял книгу из Мишиных рук и закрыл её.
— Что ж вы мало спрашиваете? Я бы и другую книжку почитал.
— Ой ли? — ответил Михайло Васильевич и чуть улыбнулся. — Ну, почитай.
Миша раскрыл книгу и прочёл:
— «Речь хитрость добро глаголали».
— Что это значит? — спросил Михайло Васильевич.
— Я подумаю, — ответил Миша и стал думать, но, сколько ни старался, не мог понять, о чём говорится: про речь ли, про добро или про хитрость.
— Я тебе помогу, — сказал Михайло Васильевич. — «Добро» — значит «хорошо», «правильно», «хитрость» — значит «умение».
— Всё равно не пойму.
— Ты не смущайся, — сказал Михайло Васильевич. — Книга эта написана очень давно. С тех пор многие слова устарели, так что и непонятны стали. В грамматике, по которой ты будешь учиться, я написал: «Слово дано для того, чтобы сообщать свои мысли другим». Это тебе понятно?