— Да, — перебил Миша, — и я бы, наверное…
Но Федот Иванович, не слушая его, продолжал:
— Паспорт у меня был краткосрочный, и уж время пришло возвращаться к себе, а я всё не решался ему показаться. Боялся, что он теперь, знаменитый и знатный, меня и на кухню к себе не допустит. Наконец набрался смелости, пришёл к нему и принёс его портрет, который я из кости выточил по известной гравюре[10] и украсил по своему разумению. Он одобрил мой труд и тотчас все мои недоумения разрешил…
Вошёл Михайло Васильевич в густо-розовом, расшитом крупными золотыми цветами кафтане, с красными, тоже вышитыми золотом манжетами. На голове у него был новый, прекрасно завитой парик. Лицо свежевыбрито и напудрено. Он сел в кресло, а Миша присел в уголок за спиной Федота Ивановича.
— Что же, начнём! — сказал Михайло Васильевич.
Время шло незаметно, и портрет, уже раньше начатый, близился к своему завершению. Миша вслед за художником переводил глаза с живого лица на его изображение и вновь с портрета на натуру. Густой тон бархата бросал розовые отблески на лицо, и оно становилось всё живей, такое прекрасное, такое молодое под седыми буклями пудреного парика. Голова свободным и гордым движением была несколько откинута назад, с наклоном к слегка приподнятому и выдвинутому вперёд правому плечу. Карие глаза пытливо и ясно смотрели вдаль.
Время шло. Низкие тучи закрыли небо, и свет стал желтоватым. Начал падать снег крупными, редкими хлопьями; они носились беспорядочно по воздуху и, падая, таяли. Незаметно стали сгущаться ранние мартовские сумерки. Миша, неотрывно смотревший на Михайла Васильевича, заметил, что он как будто начинает уставать. Чуть опустилось плечо, голова сильнее откинулась, под глазами легли резкие тени, нос удлинился и заострился, левый угол рта дрогнул и страдальчески приподнялся.
Миша громко вздохнул, и Федот Иванович, вдруг положив кисть, спросил:
— Михайло Васильевич, я вас утомил?
Михайло Васильевич резко выпрямился и, снова молодой, сильный, здоровый, улыбаясь, сказал:
— Ничуть! Я задумался о неотложных делах, ожидающих меня. Долго ли ещё сидеть?
— Почти окончено, — ответил Федот Иванович. — Я могу доделать в ваше отсутствие. Благодарю вас.
— Не на чем, — ответил Михайло Васильевич и вышел из залы, на ходу снимая парик…
День был хмурый, падал и таял мокрый снег. Ветер выл и стучал по крышам ветвями дерев. Приехала карета за Сашей Хвостовым. Он добежал до неё, прыгая через лужи и разбрызгивая снег. С высокой подножки он крикнул Феде:
— Едем, я тебя довезу до твоего дома.
— Спасибо! — крикнул с крыльца Федя. — За мной брат зайдёт, нам недалеко, добредём!
Потом ушли братья Рихманы. У Космы не было родных в Петербурге. Воскресенье он проводил в гимназии и не отрываясь читал подаренную Михайлом Васильевичем книгу.
Сегодня за Мишей что-то долго не приезжали. Он сперва посидел у себя на кровати, слушая слабые, печальные и фальшивые звуки, которые в дальней комнате извлекал из скрипки какой-то не взятый домой гимназист. Потом глядел в окно, за которым было так серо, что не разберёшь, небо то или вода. Потом не выдержал и спустился в залу, откуда была видна набережная и можно было заметить карету. В одиннадцать часов он пошёл обедать, но Косма взял с собой книгу, уткнулся в неё и не хотел разговаривать. Обед показался Мише невкусным и скучным за почти пустым столом.
Наконец уже во втором часу Миша услышал голос швейцара:
— За гимназистом Головиным карета!
Миша накинул плащ, выбежал и спросил кучера:
— Что случилось, Пантюша? Кто-нибудь болен? Дяденька, тётушка?
— Что им болеть? — сердито ответил Пантюша. — Барыня сами выбежали, велели запрягать. А я карету начал мыть — думал, уж никуда сегодня не поедем, — так они как закричат на меня. Видать, здоровые.
— А Михайло Васильевич?
— Третьего дня возил их в академию. А обратно вышли, лошадей отпустили, пешком пошли. Больной человек пешком не пойдёт.
Миша не стал спрашивать дальше, а поскорей вскочил в карету. Мутные капли стекали по стёклам. Миша прижался в угол, пересел в другой, подумал, что пешком он добежал бы скорее, но тут карета остановилась.
На крыльце его ждала Матрёша, беспокойная и небрежно одетая.
— Елизавета Андреевна не хотела за тобой посылать — думала, ещё больше волнений будет. Но Михайло Васильевич всё время тебя требует.
— Что случилось? — спросил Миша.
— Михайло Васильевич болен. Он в кабинете. Иди к нему.
Миша побежал к кабинету, но у дверей остановился, чтобы утишить биение сердца. Потом негромко постучал.
10
Гравюра — изображение, полученное печатанием с доски или металлической пластины, на которой вырезан или вытравлен химическим веществом рисунок.