Миша поклонился, но девушка не обратила на него внимания. Он снова поклонился и ступил шаг вперёд. Девушка быстро подняла голову и крикнула:
— Ай, не ходи, не ходи — наследишь!
— Мне к Михайлу Васильевичу, — сказал Миша.
— Вышел! — ответила девушка и ещё крепче стала тереть пол.
— Что же мне делать? — жалобно спросил Миша. — Ведь я нездешний. Я не знаю, где его искать.
Девушка выпрямилась, отжала тряпку.
— Да он недалёко ушёл, — объяснила она. — Он, верно, в мастерской. Выйди во двор, там найдёшь его.
Миша опять вышел и оглянулся. По свежему снегу цепочкой шли одни только крупные мужские следы, и Миша пошёл по следу. Следы подвели его к кованой решётке, и сквозь узорчатую калитку он вошёл в плодовый сад.
Укутанные на зиму рогожами деревья сверкали снежным убором. Меж гряд были крытые аллеи. С оплетавшей их дранки ещё свисали засохшие плети вьющихся растений. Запорошённые снегом, они блестели и искрились на утреннем солнце.
Следы два раза прошли взад и вперёд по аллее, обогнули четырёхугольный бассейн и дошли до второго двора.
В глубине этого двора стояло два двухэтажных дома. Один поменьше, другой побольше. Следы вели к меньшему, дверь в дом была отперта, и Миша вошёл.
Он очутился в очень высокой зале, в вышину всего дома; свет падал в два ряда окон — снизу и сверху, — и было очень светло. Но как велика была эта зала, Миша не мог понять, потому что четвёртой стены не было. Вместо четвёртой стены было что-то странное.
Миша стоял и смотрел. Было очень тихо. И в этой тишине на дальнем конце залы творилось что-то необычайное.
В огне и в дыме шла яростная молчаливая битва. Беззвучно рвались снаряды, но дым от них не отделялся, не рассеивался, а застыл неподвижными белыми клубами. Солдаты, сверкая обнажёнными штыками, кололи и рубили врагов, но поднятые руки не шевелились и не опускались. Развевались знамёна, но их складки хранили всё тот же изгиб. И мимо солдат, мимо Миши, по брошенному оружию, по лафетам разбитых пушек мчался на могучем коне гигантский всадник, ни на миг, ни на шаг не двигаясь с места.
Миша мгновенно понял, что это не настоящий бой, но что это — он не мог понять, потому что никогда ничего подобного не видел. Медленно и осторожно он двинулся вперёд, не спуская глаз с грозного и победного лица всадника.
У Миши были зоркие глаза, и, ступив несколько шагов, он заметил, что лицо всадника, да и всё вокруг него покрыто будто какой-то неровной сеткой. Миша протёр глаза — сетка стала ещё явственней. Миша подвинулся ещё ближе и ахнул от изумления.
Перед ним была четвёртая стена. Она была сложена из камней. Только эти камни были совсем мелкие, блестящие, как стекло, яркие и разноцветные и выложены не ровными рядами, а полукругом вокруг лиц, полосками на рукавах, так что они как будто рисовали всё, что Миша видел. Это было удивительно и необыкновенно и очень понравилось ему. Он отошёл назад, чтобы лучше рассмотреть изображение, потом он подошёл ближе и потрогал рукой. Опять отступил немного и с большим удовольствием стал рассматривать лицо всадника.
Вдруг чья-то тяжёлая рука легла ему на плечо. Миша обернулся и увидел полное, чуть желтоватое лицо, коротко стриженные, с проседью волосы и под тонкими бровями ясные, яркие глаза.
Миша мгновенно понял, кто перед ним, и поклонился в ноги. Большие мягкие руки приподняли его с полу.
— Ты откуда, мальчик? — спросил глубокий и звучный голос.
— Я Миша.
Тогда Михайло Васильевич коснулся губами его лба и сказал:
— Добро пожаловать, дружок!..
Когда рука за руку Михайло Васильевич и Миша вернулись в дом, первою встретилась им Матрёша, Мишина сестра, уже второй год жившая в Петербурге.
Миша сперва и не признал её. Она была в городском платье, на каблучках. Волосы красиво подняты кверху, а на них накрахмаленный чепчик, похожий на белую бабочку, опустившую крылья.
— Мишенька! — закричала она. — Наконец ты приехал. Уж я ждала, ждала! — И утёрла глаза широкой манжетой.
— А что, кофей готов? — спросил Михайло Васильевич. — С дороги его бы покормить надо.
— Тётенька Лизавета Андреевна уже вышли в столовую, — ответила Матрёша. — И Леночка сейчас выйдет. — И убежала, позванивая связкой ключей.
Столовая была большая комната. В ней стоял длинный стол, а вокруг вперемежку были расставлены простые крашеные стулья, табуретки и два кресла.
Елизавета Андреевна посадила Мишу рядом с Михайлом Васильевичем, и почти тотчас через другую дверь вошло несколько молодых людей, одетых по-домашнему, в рубашки без манжет и в длиннополые камзолы без кафтанов. Они скромно расселись у другого конца стола и тотчас принялись пить кофей, который разливала Матрёша.