Здесь его встретили радостными восклицаниями, и за завтраком Михайло Васильевич сам положил ему на тарелку большой кусок пирога и сказал:
— Молодец! Мне Семён Кириллович говорил о твоих успехах.
До самого обеда Миша бегал по всему дому и всем рассказывал, как хорошо в гимназии. У лаборанта он выпросил для Космы несколько ненужных склянок. Игнату Петрову пересказал всё, чему за неделю научился. Но после обеда, когда Михайло Васильевич уехал на весь вечер, ему стало скучно, и он обрадовался, когда пришло время возвращаться в гимназию.
В гимназии в его комнате ещё не был зажжён огонь. Федя Рихман лежал на кровати и просил ему не мешать, потому что он сочиняет стихи. Саша Хвостов ещё не вернулся от родителей. Косма Флоринский сидел в темноте у окна. У него была завязана рука.
— Взрыв? — шёпотом спросил Миша.
— Глупости! — сердито ответил Косма. — Кислоту переливал и капнул на руку.
Миша отдал ему склянки, и Косма, пожав ему руку, спрятал их на время под подушку.
Федя зашевелился и сказал:
— Ничего не выходит, когда вы шепчетесь! Я в другой раз сочиню до конца. Давайте болтать!
Все помолчали.
— Давайте рассказывать каждый про себя, — сказал Федя. — Ты самый младший, Миша, начинай!
Миша зажал руки меж колен, задумался, улыбнулся и начал рассказывать про Холмогоры. Оба друга слушали не перебивая, а когда он кончил, Федя вздохнул и сказал:
— Сколько ты уже успел увидеть! Как это хорошо!.. Рассказывай теперь ты, Косма.
— Мне нечего рассказывать, — ответил Косма. — Отец у меня священник в Москве. Приход бедный. Хотели меня в Спасские школы отдать, но я отца умолил, он последнее продал, повёз меня в Петербург, ходил, кланялся и поместил сюда. У меня ничего не было, всё впереди.
— И у меня ничего не было. А впереди что? — мрачно сказал Федя. — Я лентяй. Из меня большого толка не будет. Я лучше вам про моего отца расскажу.
— Расскажи, — попросил Миша.
И Федя тотчас начал:
— Отец с Михайлом Васильевичем очень дружили — как братья. Они даже родились в один год и месяц. Правда, удивительно? И они вместе изучали электричество. — Тут Федя нахмурился, помолчал и продекламировал:
Вот оно, электричество. Михайло Васильевич говорил, что его можно произвести без грозы, но отец только во время грозы делал свои опыты.
Он был на заседании в академии, когда вдруг увидел, что вдали начинается гроза, а небо совершенно ясное. Он поспешил домой вместе с гравёром Соколовым. Когда они вошли в сени, отец показал Соколову свои приборы и сказал, что сейчас опасности нет никакой. И пока он говорил, вдруг Соколов увидел, как от железного прута без всякого прикосновения отделился бледно-синеватый огненный шар с кулак величиной и медленно пошёл по воздуху прямо ко лбу отца, и отец беззвучно упал назад. В то же мгновение раздался страшный удар, будто выпалили из пушки, и Соколов упал плашмя и почувствовал у себя на спине удары, а после этого оказалось, что проволока изорвалась и по всему кафтану прожгла полосы.
Когда Соколов поднялся, то все сени были полны дымом и он не смог рассмотреть отцова лица и подумал, что отец тоже, как он, упал от удара и сам встанет. А так как он боялся, не зажгла ли молния дом, то выбежал на улицу звать на помощь. А матушка, когда услышала этот страшный удар, выбежала в сени, сквозь дым увидала отца, лежащего навзничь, и бросилась к нему. Но отец был бездыханный, а на лбу у него было вишнёво-красное пятно, там, где пришёлся смертельный удар…
Дверь распахнулась, и в неё ворвался поток света, и вбежал Саша Хвостов, весёлый и шумный.
— Друзья, что вы сидите в потёмках? Я вам конфет привёз, у нас повар отлично их делает.
— Спасибо, — вполголоса ответил Косма.
Федя потянулся на кровати и, помолчав, сказал:
— Об отцовой смерти Михайло Васильевич писал: «Умер господин Рихман прекрасной смертью, исполняя по профессии должность. Память его никогда не умолкнет»…
Мише нравились все уроки, кроме танцев. Ни за что он не стал бы им учиться, если бы Михайло Васильевич не велел. Так как он был моложе всех, его постоянно заставляли танцевать за даму и приседать, придерживая фалду кафтана, будто юбку.
— Глупое занятие! — пожаловался он Косме.
И Косма вполне ему сочувствовал. Сам он не ходил на танцы — посещение этих уроков было необязательно. И так как Косма не ходил в танцевальный класс, а три его друга ходили, то в комнате он оставался один и мог на свободе заниматься химией.
И вот однажды, когда учитель танцев наигрывал на маленькой скрипке, которую он приносил на уроки в кармане своего поношенного шёлкового кафтана, когда гимназисты прилежно выворачивали и вытягивали носки, вдруг раздался громкий удар. Все вздрогнули, остановились и прислушались. Но так как шум не повторился, то гимназисты снова начали вытягивать носки и плавно водить руками в воздухе, а учитель — пиликать на скрипке. И вдруг послышался крик:
— Горим!
Все выскочили и увидели, что Фаддей Петрович в сопровождении двух служителей бежит к спальням. Из-под дверей Мишиной комнаты тянулись тонкие струйки дыма. Дверь оказалась запертой, и служитель высадил её плечом.
Посреди комнаты Косма, сорвав одеяла со всех четырёх кроватей, пытался погасить пламя, охватившее его сундучок. Один из служителей плеснул в огонь ведро воды, и пламя погасло, распространив удушливый чад. Одеяла зашипели и превратились в кучи мокрой золы.
Фаддей Петрович распахнул окно, выпроводил из комнаты всех, кто в ней не жил, и послал за Семёном Кирилловичем.
— Ты цел? — шёпотом спросил Федя.
— Кажется, — мрачно ответил Косма.
Фаддей Петрович посмотрел на него и ничего не сказал. Все ждали в молчании. Семён Кириллович вошёл быстрыми шагами, оглянулся, на что сесть — сесть было не на что, всё было в копоти, — и спросил:
— С чего началось?
Выяснилось, что Косма толок что-то в ступке, произошёл взрыв, и загорелся сундучок. Пожар был пустяковый, а дыму потому столько, что Косма второпях рассыпал какие-то порошки.
— Один я не могу решить, — сказал Семён Кириллович и, уведя с собой Фаддея Петровича, вышел и запер снаружи дверь.
Косма бросился ничком на кровать и заплакал, спрятав лицо в подушку.
— Там грязно, — сказал Саша Хвостов.
Но Косма и без того был перемазан сажей и копотью, и в потрясении чувств ему всё было безразлично.
— Что будет? — в ужасе спросил Миша, осторожно присаживаясь у него в ногах.
— Неизвестно! — воскликнул Саша. — За это могут посадить в крепость, выпороть и сослать в Сибирь.
— В Сибирь не сошлют, — задумчиво возразил Федя, — но из гимназии исключат обязательно.
— Я не хочу! — закричал Косма и зарыдал в голос. — Я согласен и в Сибирь и в крепость, но я не уйду из гимназии.
— Как ты глупо рассуждаешь, — сказал Саша. — Уж если ты будешь в Сибири, то, значит, в гимназии ты уже не будешь.
Косма зарыдал ещё громче.
— Перестань, — сказал Федя. — Скажи спасибо, что тебя не убило.
— Лучше бы меня убило, — рыдал Косма, — только бы меня в гимназии оставили!
— Ему бы воды испить, — сказал, помолчав, Саша.
Но воды в комнате не было — Косма всю вылил, когда заливал из графина пожар.
Миша перегнулся в открытое окно, взял с карниза горсть снега и вытер Косме лицо. Тот стал ещё грязней, но немного успокоился. Саша и Федя отвернули простыни и присели на кровати. Все молчали, только Косма изредка всхлипывал.