— Оля, я часто думаю теперь…
Ольга Максимовна насторожилась.
— Что напрасно связалась? — спросила, не дослушав Валентину Ивановну.
— Нет, что ты! С чего взяла! — всполошилась та. — Не напрасно!
— Прости, перебила. Говори.
— Как нам избавиться от этой напасти? От этой детской беды? Как не делать их сиротами при живых родителях?
— Ты думаешь, что только ты одна такая сердобольная да умная, а остальные толстокожие и тупые?
— Я так не думаю, но…
— Вот именно, но! Идет разложение государства, уничтожение нации. Нравственность — основа семьи, фундамент государства, скатилась на ноль. Дальше ждет нас еще худшее — мы превращаться будем в жвачных животных, безразличных ко всему, падких до скотского. Скотские отношения между людьми будут нормой, о семье речь не веду — как таковых их не будет. Будут животные страсти называть любовью! И не только называть, но навязывать нам будут, убеждая, что это верх человеческих отношений, избавляющих человека от дурацких предрассудков.
— Что теперь делать? — в испуге расширила зрачки Валентина Ивановна.
— Подержи арбуз!
— Какой арбуз?
— А вот такой! Не знаю! Это задача государства, а я всего лишь винтик в этом механизме!
— Почему оно ничего не делает?
— Оно занято мировой революцией. Ему не до мелких балалаек!
— Каких еще балалаек? Говоришь непонятно!
— Эзоповский язык знаешь? Это когда ты говоришь об одном, а понимать надо совсем другое.
— Опять ничего не пойму! — Валентина Ивановна готова стукнуть кулаком по столу.
— Эзопов у нас теперь столько, что не перечесть. Что говорят они нам — известно, что думают — можем только догадываться, соотнося с фактами; что будут делать — темный лес для темной массы.
— Оля, — приложив ладони к лицу, тусклым голосом вымолвила Валентина Ивановна, — мы с тобой уже немолодые, не о нас речь, а что будет с детьми нашими?
— Ну, я себя не считаю старухой, мне нет и сорока пяти, этого критического возраста, воспетого горе-поэтами и такими же песенниками. Так что я еще поборюсь за свое бабье счастье! И за их тоже, — махнула рукой в сторону детского игрового зала. — А за них особенно!
Апрель выдался суматошным. Повально переболели ангиной дети. Казалось, что воспитательницы глаз не спускают с детишек на прогулках. И кутают их даже больше, чем надо, и сосульки сбиты с крыш и навесов, а дети надрываются в сухом кашле. Эпидемия захватила весь город. Как не защищалась Валентина Ивановна от этой напасти, не убереглась, занесла в свой дом заразу. Дети слегли одновременно, но болели не так сильно как детсадовские. Температура 37, легкий кашель, слабый озноб.
«Не заразить бы внука, — беспокоилась Валентина Ивановна, представив больным маленького Толю. — Совсем кроха, не дай Бог! Лучше бы и не приезжали сейчас, а летом нашли время».
Приехали и с порога удивились.
Пообнимались, перецеловались, повосхищались, и когда успокоились, Лиза, кивнув на комнату, где по-хозяйски вели себя Коля и Кира, спросила, как выстрелила:
— Кто это?
— Это? — переспросила Валентина Ивановна и тут же ответила: — А, из детсада дети.
— Вижу, что не котята. Ты их на время привела?
— Да, — согласно кивнула Валентина Ивановна, — пускай поживут тут.
— Потом обратно вернешь? — пытала дочь, предчувствуя неладное. — Родители их заберут? Совсем ничего не понимаю. При чем тут родители?
Вмешался Василий.
— Что ты пристала к человеку, как фриц к партизану? — сказал он жене. — Других вопросов у тебя к матери нет, что ли? С порога — допрос!
— Я знаю, что делаю! — оборвала его Лиза. — Прошу мне не указывать!
— Господи! — всплеснула руками Валентина Ивановна, — не хватало нам еще перессориться из-за пустяков. Раздевайтесь, умывайтесь да праздновать будем встречу!
За стол уселись, когда в домах зажглись огни. Василий поставил на стол бутылку марочного венгерского вина и бутылку водки.