Выбрать главу

— Металл, какой металл, знаешь?

— Мягкий, — ответил мальчик, — мягкий, тяжелый. Удобно.

Он взял свою шапочку и показал, как гнутся в пальцах те крылышки, которые я принял за декоративные. Да, золото мягкий металл. Но пальцы для такой демонстрации нужны посильней, чем у меня.

Пока я пытался осмыслить, свалившееся на меня чудо, мальчик похлопал длиннущими ресницами и сказал:

— Надо работать, хотеть говорить быстро. Могу?

— Да, конечно. Занимайся, сколько хочешь. Учись.

5

Тут следует сделать небольшое отступление и рассказать о себе. Это поможет понять все то, что случилось потом.

Всю жизнь я был фаталистом, жил одним днем, жил на полную катушку. Поэтому и остался на старости лет в одиночестве и почти без средств к существованию.

Но я и не рассчитывал дожить до таких лет, иначе отложил бы что–нибудь из тех больших средств, которыми иногда располагал. Последний раз, например, за пару месяцев не только ухитрился растратить больше ста тысяч долларов, но, из–за полнейшей финансовой неграмотности, вложился не в тот банк и потерял семьсот тысяч вместе с фирмой — издательским центром и типографией. Часть оборудования было куплено по лизингу, так что имущество описали. А тут еще грянул очередной дефолт…

В общем, жил я жадно, как будто завтра наступит конец света. Перепробовал уйму профессий, ориентируясь не на доходность каждой, а интересность процесса. Собственно, играл… В геолога, в ветеринара, в начальника питомника служебных собак, в грузчика, в радиста на рыболовецком сейнере, в золотоискателя, в охотника за женьшенем, в зоотехника передвижного цирка, в бизнесмена, в стюарда международных авиалиний, в сотрудника уголовного розыска…

Сейчас, когда записываю эти профессии, сам удивляюсь, сколь много перепробовал, повидал. И работал на совесть, пока игра не надоедала. Пожалуй, только журналистом и писателем я оставался всегда, так как на любой должности писал в газеты, журналы, в стол…

Так же игриво я относился к учебе. Успел поучиться на военного летчика, на зоотехника, на врача; окончил международную школу кинологов, курсы горноспасателей, пять курсов факультета журналистике в престижном университете… Откуда, кстати, ушел перед защитой. Пришел к выводу, что диплом — пустая трата времени, бумажка, нужная кому–то для карьеры. Но не мне.

Конечно, я мог сделать ученую карьеру. Например, как филолог. Или — социолог. Но опять–таки, зачем? Вот, несколько лет назад халтурил в инете фрилансером, написал под заказ три кандидатских по филологии и по педагогике и одну докторскую по старославянским языкам. Как бы доказал самому себе, что мог, могу. Но, не интересно.

Что еще о себе. Сидел. Три раза, третий — на строгом режиме, пятерик.

На зонах почти не работал, хорошо питался, одевался. По первой ходке на Севере под Красноярском был учителем русского языка и литературы. В смысле, числился каким–то рабочим, а сам учил зэков. Во второй «командировке», — тоже в холодных краях, в Заполярье: «Норильсклаг», формально был библиотекарем, а на самом деле писал офицерам курсовые по юриспруденции (они почти все учились заочно). До сих пор помню некоторые аспекты криминалистик, гражданского права, арбитражного процесса, правоведения… В третий раз, когда тюрьма была спровоцирована КГБ — заразился туберкулезом, а в тубзоне и так не работают.

Да, чуть не забыл, а то сложится у кого–то неправильное впечатление. За что сидел?

Тут вообще малореальные причины, которые у нормальных граждан не случаются. И если одну — за кражу еще можно объяснит происками КГБ, то второе происшествие похоже на злое чудо.

Короче, первый раз меня явно посадили за стих (я пишу стихи, говорят — неплохие): прочитал в ресторане со сцены стих о Ленине. Начинался он скромно: Снимите шапки перед мавзолеем, / в котором прах задумчивый лежит. / Лежит спокойно беспокойный Ленин. / У стен Кремля старинного лежит… Ну, а дальше шел текст, для времен СССР излишне наглый.

Снимите шапки, не спеша войдите И этот труп спокойно разглядите, И этот труп спокойно разглядите, Чей на портретах радостный оскал. Как долго он Россией торговал! Теперь лежит, нахохлился, как кочет, И над Россией проданной хохочет, И жалок голый черепа овал. И скулы Чингис–хана, не ссыхаясь, Рельефно выступают под глазницы, И все идет толпа к немой гробнице, Чтоб поклонится? Или чтоб понять? Но мертв под желтой кожей мощный череп, И тягостно обычаю поверить, Что мертвых неэтично оскорблять. Его иконы мрачною усмешкой На мир глядят. Люд молится поспешно, Вдыхая сладкий смрад от трупов книг. И — никто, чтоб проколоть гнойник. Снимите шапки. В этом мавзолее Лежит, как идол, равнодушный Ленин. Сквозь узкое окошко виден рот, На вечную усмешку осужденный, И, словно на заклание, народ К нему идет, Свободой угнетенный.