Ловить рыбу мальчишки ходили на пруд возле мельницы. Если ловля была удачная, возвращались домой вприпрыжку, с визгом, с хохотом. А Серьга хохотал больше всех. В горле у него так и булькало.
Соседи его «живчиком» звали, а домашние — «спросом». Это потому, что ему все на свете знать надо было. Он и к Саньке с вопросами частенько приставал. Раскроет букварь и все просит: выучи да выучи читать.
Санька, чтобы отвязаться, показал ему как-то первые попавшиеся на глаза три буквы: П, С и О.
Сережа буквам сразу же клички придумал: П — это ворота, О — баранка, а С — полбаранки. Эти три буквы он все время на земле палкой писал, а потом вздумал их на стене сарая углем вывести. Громадные кривые буквы О, П и С. Влетело ему за это от отца здорово. С тех пор он больше стен не пачкал. Но учением интересоваться не перестал. Каждый день расспрашивал он Саню про школу: что там да как там? А дома все бубнил: «Ну когда я в школу пойду? Отдайте меня в школу!»
«Куда тебе в школу идти — мал еще», — говорила Сережина мать.
Глава II
КУЗЬМОВНА
Сережину мать звали Екатериной Кузьминичной, а соседки запросто кликали ее Кузьмовной.
Была она худенькая, маленькая, с карими глазами. Говорила всегда тихо и медленно. Все ребята во дворе ее любили, а свои подавно.
Сереже исполнилось четыре года, когда отец его вздумал пойти на заработки в другой город. Из Уржума каждую весну много народа уходило в Вятку, на «чугунку» — так называли тогда железную дорогу — да на кожевенный и лесопильный заводы.
В городе отец рассчитывал подработать немного, а к осени вернуться домой. Но уже заморозки начались, выпал снег, а отец все не возвращался, словно в воду канул человек. Пропал без вести. Ходили слухи, что он там в Вятке и помер. Но толком ничего никто не знал.
Сколько раз Кузьмовна бегала к знакомому писарю, сколько пятаков переплатила ему за письма и прошения, а из Вятки все не было ответа. Пришлось Кузьмовне самой пойти на заработки, чтобы прокормить себя и троих ребятишек.
Грамоты она не знала, ремеслу ее не обучили. Значит, оставалось ей одно — поденщина: то стирка по чиновничьим и купеческим домам, то мытье полов, то уборка перед праздниками.
Начиналась такая работа до света, а кончалась затемно. Платили поденщицам в те времена по четвертаку, по тридцати копеек в день, да и эти деньги отдавали не сразу. Сколько за свой четвертак приходилось кланяться!
«Загляни, голубушка, послезавтра, сейчас мелких нет», или — «Некогда», или — «Не до тебя».
Вместе с соседкой Устиньей Степановной уходила Кузь-мовна на весь день из дому, а ребят в обеих квартирах запирали они на замок. Сидят, сидят ребята под замком, скучно им станет, и начнут они перекликаться через стенку, а то на печку залезут, кулаками в стенку стучат.
— Серьга, это ты? — кричит Саня.
— Я! А это ты, Сань?
Так и перекликаются.
Только скоро это им надоело — через стенку что-то глуховато слышно было.
И вот решили ребята продолбить чем-нибудь в стейке хоть маленькую дырку, чтобы легче было разговаривать. Печки в обеих половинах дома находились у одной и той же стены. Взяли мальчики косари и давай отбивать штукатурку.
И такой тут стук пошел, будто печники в доме работают.
С утра принимались за дело. Матери — за дверь, а ребята — на печку. Даже пятилетняя Лиза, Сережина сестренка, и та помогала в работе — обитую штукатурку в кучу складывала. Деревянная стена под штукатуркой совсем тонкой оказалась, а все же пробивать ее пришлось неделю. По целым дням ребята не слезали с печки. Заберут с собой кусок черного хлеба, воды в ковшике да и долбят стенку сколько сил хватает.
И, наконец, как-то утром долбанули они разика три, смотрят — дыра получилась. Да еще какая дыра! Руку просунуть можно. Ну и было тут радости! Все по очереди в дыру руку совали и здоровались. По имени и отчеству друг друга величали:
— Здрасте, Сергей Мироныч!
— Здрасте, Александр Матвеич!
— Это вы, Анна Мироновна?
— Я. А это вы, Анна Матвеевна?
— Я!
А к вечеру заткнули дыру старым валенком и тряпками, чтобы матери не заметили. Они после прихода с работы всегда на печке грелись. Придут усталые, иззябшие, напьются чаю с черным хлебом да и полезут на печку. Лежат, греют спины и между собой через стенку переговариваются.
— Ну что, Кузьмовна, отдышалась? — кричит Самарцева.
— Немножко отлегло. Горячего чайку выпила, вот и обошлось, — отвечает Кузьмовна, покашливая.
У нее уже давно сильно грудь болела. Иной раз она до слез кашляла. Надо было ей лечиться, да ни денег для этого, ни времени не хватало.
Однажды вечером улеглись обе подруги отдохнуть и, как всегда, разговорились.
— Степановна, а Степановна, — говорит вдруг Сережина мать, — что-то тебя нынче уж больно хорошо слышно, будто ты со мной рядом на одной печке лежишь?
— Да и тебя, Кузьмовна, я сегодня уж очень хорошо слышу, — отвечает Самарцева. — Трубы, что ли, открыты?..
Стали они осматривать стенку — каждая со своей стороны — и нашли дыру. Вот удивились. Откуда дыра взялась?
Тут они сразу и догадались: не иначе как ребята провертели.
Им самим так удобнее было: не надо горло надрывать, перекликаясь через стенку. Да и в хозяйстве эта дыра пригодилась.
Понадобится Устипье Степановне поварешка, луковица пли щепотка соли, она, бывало, и кричит:
— Соседка, пошли, если есть, луковку взаймы!
Схватит Сергей луковицу и мигом на печку, а там уже Санька дожидается, через дыру руку просунул и пальцами шевелит.
— Кто сильней давай тягаться, — скажет Санька.
Забудут ребята о луковице, схватятся за руки и перетягивают друг друга до тех пор, пока Устинья Степановна не позовет Саньку с печки.
Ребята старались где только можно найти себе забаву и развлечение. Сладостей и игрушек купить было не на что. Матерям за поденщину платили гроши, только на черный хлеб хватало.
Работа у матерей была нелегкая. По господам ходить — полы мыть, белье стирать. В холод, в метель да ветер они двуручные корзины белья на Уржумку таскали полоскать в проруби. Самарцева — та хоть покрепче была, а Кузьмовна каждый день силы теряла. Продуло ее как-то на речке, и начала она кашлять еще больше.
Пойдет по воду, а бабы головами вслед качают:
— Плохи дела у Кузьмовны нынче. Неполные ведра и то еле волочит. Чахотка у ней. До весны не дотянет.
И верно, не дотянула. Слегла Кузьмовна в постель. Волосы сама себе расчесать не может — руки не поднимаются.
Пришлось бабке Маланье, ее свекрови, уйти от акцизного чиновника Перевозчикова, у которого она служила в няньках. За больной ходить надо было, за ребятами смотреть, щи варить.
С полгода болела Кузьмовна. Все думали: авось поправится. А она все хуже и хуже. Раз утром в декабре месяце подошла бабка к кровати Кузьмовпы. Видит — совсем плохо дело. Закричала:
— Ребята! Мать помирает!
Сережа с сестрами, не подозревая беды, сидели в это время на полатях. Спрыгнули ребята с полатей, подбежали к матери.