— Господи Иисусе, Никола-угодник, Мария египетская, — шептала бабка, пересчитывая копейки.
Надзиратель, получив деньги, еще долго сидел после этого на табуретке и зевал, чесал затылок, а потом вдруг, если бабка все еще не догадывалась, чего он хочет, ни с того ни с сего начинал жаловаться на свою горькую жизнь. Бабка уже понимала, что власть надо «угостить». Без этого не уйдет. Она доставала из шкафа рюмку на короткой ножке, похожую на лампадку, и низенький графинчик с настойкой.
Вытирая после настойки усы, надзиратель начинал разъяснять бабке, что горькая жизнь у него из-за студентов. А студенты разные бывают: те, которые под надзором, народ безопасный, а вот которые на свободе разгуливают, те самые зловредные — от них каждую минуту пакости жди.
Бабка Маланья качала головой и поддакивала.
Сергею иной раз случалось бывать в это время у бабки и слышать такие разговоры.
Он слушал и никак не мог понять, — почему студенты зловредные и опасные? Студентов он видал в городе часто — они приезжали в Уржум к родным на каникулы. Народ это был веселый и шумный. По вечерам они катались по Уржумке на лодке, пели хорошие песни.
Сережа иные из этих песен запомнил и сам их распевал, когда ходил ловить щуренков на мельницу. А одну песню ему так и не удалось выучить до конца. Слышал он ее только один раз в Мещанском лесу — вечером. Студенты развели в лесу костер, играли на гитаре и пели:
Глава XX
«БЛАГОДЕТЕЛИ»
В 1901 году, перед роспуском учеников Уржумского городского училища на каникулы, в учительской, окрашенной голубой масляной краской, за столом заседали шесть человек. Директор училища Костров сидел с полузакрытыми глазами и, казалось, дремал. Черные брови-гусеницы у него на лбу отдыхали.
Рядом с ним Никифор Савельевич Морозов старательно записывал что-то на клочке бумаги. Перед ним высокой стопкой лежали аттестаты окончивших в этом году городское училище. Отец Константин, еле сдерживая зевоту, потирал пухлые, словно восковые руки.
По другую сторону стола рядом с председателем благотворительного общества Польнером важно восседали два уржумских купца — попечители приюта, — оба в черных сюртуках, краснощекие, бородатые и причесанные на прямой ряд.
В комнате было душно.
Над столом с жужжанием летали мухи. В раскрытые окна доносились плач грудного ребенка и звонкий крик мальчишек, которые в конце улицы играли в лунки.
Люди за столом в учительской сидели уже около часа. Все устали. Всем давно хотелось разойтись по домам, но нужно было еще решить один вопрос. Никифор Савельевич Морозов взял в руки аттестат, лежавший сверху, и заговорил умоляющим голосом:
— Не учить дальше такого способного юношу — просто преступление: у него незаурядные способности.
— И я так полагаю, — отозвался Польнер, покосясь на директора. — Мальчик оба училища с хорошими отметками окончил. Первый ученик.
Директор Костров внезапно раскрыл глаза, пошевелил своими гусеницами и откинулся на спинку стула.
— Двадцать пять лет, — сказал Костров, — я служу в училище. Видел тысячи юнцов. Да-с, тысячи. А толковых видел редко. Да-с, весьма редко. В большинстве случаев это все лоботрясы, лентяи и болваны. Да-с.
Директор ударил ладонью по столу.
— Но в данном случае, — сказал он после некоторого молчания, — я вынужден признать, что Костриков Сергей — парень с характером и с головой. Я склонен думать, что из этого парня толк выйдет. Да-с, выйдет…
Костров замолк и снова закрыл глаза, как будто считая, что и так сказано слишком много. Все некоторое время молчали. Первым прервал тишину отец Константин. Он вздохнул и сказал, перебирая цепочку креста:
— Из всего вышесказанного, по моему разумению, следует, что ученик Костриков действительно достоин субсидии. Ежели господа попечители не откажут, то с богом, пусть дальше учится.
Один из купцов заерзал на стуле.
— А сколько, примерно, это стоить будет?
— За год тридцать рублей, — поспешно ответил Польнер. — За четверть — семь с половиной.
— Так, значит, ежели три года учиться, это выйдет девяносто рубликов. Дороговато! — подсчитал второй купец.
— Да прикинуть форму, да квартирные, да баню, да пить-есть ему надо, да на дорогу, да то да се. Многовато…
— Не выйдет.
— У нас, уважаемые, деньги на полу не валяются.
Оба купца-попечителя заговорили громко и сердито, словно подсчитывая у себя в лавке выручку.
— Уважаемые господа попечители, — вмешался в их разговор Польнер. — Насчет квартиры прошу вас не беспокоиться. У меня в Казани живет одна дальняя родственница, достойнейшая женщина — Сундстрем Людмила Густавовна. Эта особа вошла в положение сироты и за самую небольшую плату, почти из милости, согласилась приютить его где-нибудь у себя в уголку.
— За сироту, как говорится, господь сторицей воздаст и прибыль приумножит, — сказал отец Константин нараспев. — Отрок сей талант имеет, а талант, как говорится, грешно в землю зарывать.
Долго еще ломались купцы-попечители и наконец все-таки согласились отправить за свой счет в Казань первого ученика Уржумского городского училища — Сергея Кострикова…
Крепко зажав в руке аттестат об успешном окончании полного курса в Уржумском городском училище, Сергей Костриков побежал домой.
Дома он застал бабушку в слезах.
Сегодня утром к ней пришел усатый городовой с двумя понятыми и за неуплату домового налога описал и унес с собой все, что было цепного в доме. Унес самовар с помятым боком и погнутой ножкой и большой круглый бак для воды, «медяник», который до того позеленел снаружи, что его нельзя было отчистить даже тертым кирпичом.
Лучших вещей в доме у бабушки не нашлось.
Бабушка долго всхлипывала и никак не могла толком объяснить Сергею, в чем дело. За нее стала рассказывать сестренка Лиза:
— А что у нас тут было!.. Приходил городовой, и с ним дяденьки, двое. От Анны Ивановны — брат ее, да из зеленого дома Дарьи Федоровны муж. Городовой стал у бабушки денег просить, а у ней нету. Тут он взял самовар со стола, а воду из самовара вылил. А дяденьки медяник унесли, воду тоже вылили, прямо на двор под березу. Бабушка городового просит: «Ваше благородие, отдайте!», а он не отдает. «Деньги принесешь, говорит, тогда и самовар и медяник отдадим».
Сергей положил на стол аттестат, подошел к бабушке и обнял ее за плечи.
— Не плачь, бабушка, — сказал Сергей. — Скоро я деньги зарабатывать буду. Купим тогда новый самовар, с конфоркой.
Он помолчал минутку, а потом добавил:
— Меня, бабушка, в Казань посылают учиться. На купцовский счет.
Бабушка еще громче заплакала, но теперь уже от радости.
— Слава те господи… Вот радость, вот радость-то! Может, и в самом деле в люди выбьешься. Не станешь маяться, как маялась я да покойная Катенька…
Через две недели из Вятки приехал Саня.
— Ну, Сань, я в Казань поеду, в техническом учиться буду, там, наверное, и по-немецки учат, — похвалился Сергей.
— У техников форма плохая, — равнодушно ответил Саня. — На фуражке молоточек и тиски.
— Это еще с полгоря, — засмеялся Сергей. — Мне бы — главное — в Казань попасть. Прямо не могу дождаться осени…
И вот наконец осень пришла.