В длинных коридорах гасили огни, и вместе с темнотой наступала тишина. Только из-под дверей чертежных классов и лабораторий пробивался яркий свет.
В чертежных негромко шуршала бумага, с легким шорохом передвигались по туго натянутым листам белой бумаги треугольники, лекала и линейки. А в лабораториях позвякивали колбы и пахло чем-то неопределенным — не то жженым пером, не то тухлыми яйцами. И в чертежных и в лабораториях было тихо. Но зато какой гул стоял в механических мастерских, выходивших окнами во двор!
Эти мастерские совсем были не похожи на классы, а скорей на заводские цехи. У каждого ученика было здесь, как на заводе, свое «рабочее место», свой станок. Приходя в мастерскую, ученики сбрасывали с себя форменные тужурки и надевали кожаные фартуки.
Сергей начал свою практику в механических мастерских с токарного станка. На этом станке он должен был поработать месяцев пять, а потом перейти к кузнечному делу, к лужению и, наконец, к сборке машин.
Еще в Уржуме в приютских мастерских Сергей славился своими ловкими, хваткими руками и быстрой сметкой. За токарный станок он стал с охотой, и дело у него быстро пошло на лад. На первых порах новички в мастерских то и дело попадали в беду: то руку порежут, то на ноги тяжелую болванку уронят, то палец зажмут в тиски. Мало того, что было больно, неудачнику влетало еще и от мастера — старого заводского слесаря, который преподавал в «механических».
— С машиной обращение надо знать, ворона полоротая, — говорил мастер. — Этак, не ровен час, ты и свой нос в тиски зажмешь. У станка стоять — не в бабки играть.
Сергею не приходилось выслушивать такие отповеди.
— Этого машина любит, — кивал на него головой мастер, проходя мимо.
И это было верно. А еще вернее было бы сказать, что не столько машина любила Сергея, сколько Сергей — машину. Он не оробел перед ней в первые дни, а взялся за нее по-хозяйски. По нескольку раз в день он обтирал ее, смазывал, проверял. Станок его стоял у окна в углу. Тут же Сергей пристроил полку для инструмента, а на пол поставил ящик для отходов и пакли. Паклей полагалось обтирать после работы станки и грязные, замасленные руки.
Чуть только ученики осваивались с работой, им поручали изготовлять самые разнообразные вещи для школьных мастерских и лабораторий — сначала полегче, потом потруднее. Они сами делали и ручки для инструментов, и молотки, и масленки, и лейки, и медные ступки, и даже гидравлические прессы.
Не зря директор Грузов в одной из своих речей обещал местным заводчикам — Крестовниковым, Алафузовым и прочим — через три года дать на заводы дисциплинированную и подготовленную рабочую силу.
Крестовников, Алафузов и другие крупные казанские тузы были «попечителями» технического училища. Они знали, за что дают деньги и оборудование училищу. Одного только они не знали в те времена, а именно, — что среди будущих техников и машинистов, которые учатся в Казанском промышленном училище, растет и немало будущих революционеров.
Никакой контроль, никакая слежка за чтением и поведением учащихся не мешали им устраивать незаконные сборища и передавать друг другу запретные революционные книжки.
От Арского пустыря до города было не слишком близко. Вечером по пути домой можно было вволю наговориться друг с другом. Шагая по темной дороге от училища до города, ученики промышленного — по прозвищу «масленщики» — успевали поговорить о многом. В этих разговорах доставалось и школьному начальству, и городскому, и даже всероссийскому — самому царю Николаю Второму, «помазаннику божию».
Глава XXV
ЗНАКОМСТВО СО СТУДЕНТОМ
Как-то раз вечером, когда кухарка еще не начинала уборку посуды, в кухню вошел смуглый быстроглазый студент и остановился в дверях. Сергей сидел в это время у окна, склонившись над учебником физики. Он рассматривал снимок паровой машины.
Студент подошел к Сергею и заглянул через его плечо в раскрытую физику.
— Пустяковое дело, не хитрая штука, — ткнул он пальцем в паровую машину. — Вот электрический двигатель — это другой разговор.
Сергей, прикрыв учебник, с любопытством оглядел студента. Тот протянул ему руку.
— Давайте знакомиться — Владислав Спасский, студент физико-математического факультета.
Так Сергей в первый раз в жизни познакомился с настоящим студентом. Владислав стал часто заходить к нему на кухню. Иногда он приносил с собой сложные, трудные чертежи и объяснял Сергею устройство всяких машин. Оба любили машину и не могли спокойно разговаривать о таких замечательных вещах, как цилиндр, ротор, статор, валы и прочее. За разговором они иной раз забывали о времени.
Старуха кухарка ворочалась за печкой и ворчала на них:
— Ученые люди, а совести нет. Гудут и гудут, что шмели…
Но «гудели» не только Сергей и Спасский. По вечерам в трех комнатах, которые Людмила Густавовна сдавала студентам, было людно и шумно.
В одной комнате читали и цитировали римское право, в другой обсуждали только что слышанную лекцию, в третьей играли на гитаре и пели.
Но настоящий содом и гоморра, по выражению кухарки, начинался, когда все жильцы собирались вместе в самой просторной комнате — у Леньки Стародуба.
Студенты в складчину покупали баранки, колбасу, сухую рябиновую пастилу.
Кухарка грела медный полуведерный самовар. Молодежь рассаживалась кто где — на кровати, на подоконниках, для всех не хватало стульев.
На столе пофыркивал и шумел самовар. Студенты пили чай, ели бутерброды, пели хором песни и спорили. Спорили горячо и шумно, размахивая руками, перебивая друг друга. Споры были всякие. О только что появившемся в продаже новом романе, о студенческих землячествах, о строгих и придирчивых профессорах, о любительском спектакле, который студенты ставили своими силами.
Нередко в самый разгар шума на пороге комнаты появлялась Людмила Густавовна, взволнованная и сердитая:
— Господа, нельзя ли потише! Сейчас с жалобой от соседей приходили.
Шум затихал, но стоило ей выйти из комнаты, как снова начинались горячие споры.
Сергей занимался на кухне. До него доносились обрывки слов, звон посуды, переборы гитары и песни. Особенно Сергею нравилась песня про сад, ее пел химик Хрящицский.
Это была знакомая песня, ее певала и бабушка Маланья.
Вскоре Сергей перезнакомился со всеми жильцами Людмилы Густавовны. На первых порах он их немного стеснялся, молчал и казался угрюмым. Но когда дело доходило до машин и чертежей, он даже решался вступать в споры.
Однако по-настоящему заинтересовались им студенты только после одного случая.
Было воскресенье. По стеклам барабанил осенний дождь, и все жильцы сидели дома. От нечего делать Владислав затеял французскую борьбу с Сергеем. Он объявил, что в пять минут во что бы то ни стало положит Сергея на обе лопатки по всем правилам французской борьбы.
И действительно, с первого же приема Владислав начал одолевать. Но вдруг Сергей ловко вывернулся и каким-то неожиданным приемом, которого он и сам не знал, положил Спасского на обе лопатки. Положил, да еще и прижал к полу.
Студенты захохотали.
— А ты, оказывается, сильный, — смущенно сказал, поднимаясь с пола, Владислав.
— Ничего, парнишка здоровый! — признали студенты. — А все-таки нашего Леньки Стародуба ему не побороть.
Вскоре после этого пришел и сам Ленька Стародуб. Это был белобрысый, близорукий, толстый увалень в очках.
— Бороться я не стану, — заявил Ленька, когда ему рассказали о новом «чемпионе» французской борьбы. — А то ведь я ненароком все косточки у этого юноши сломать могу. Лучше я вам всем один фортель покажу.
«Фортель» заключался в следующем: один человек должен был лечь на пол спиной кверху и вытянуться. Другой ложился на него спиной к спине. Тогда первый вставал на ноги и поднимал второго, будто куль с мукой.