Наконец вскипел самовар, и они сели пить чай. Пили чай долго. Потом играли в карты — в «акульку» и подкидного дурака. Слушали Марфеньку, а затем дядя Сеня с Катей взяли ведра и пошли за водой к Пресненской заставе. Там посредине площади была водонапорная колонка, из которой обитатели Преснепской заставы брали воду.
Пока они ходили за водой, Клаша вдоволь наелась красной смородины. Было уже около семи часов вечера, когда дядя Сеня и Клаша начали собираться домой.
На прощание Катя дала Клаше полный бумажный кулечек красной смородины.
— Отец, видно, еще не скоро вернется. Я вас провожу, — сказала она.
Катя проводила их до Трехгорного переулка.
Распрощавшись, дядя Семен минут пять шел молча и улыбался.
— Ну, Клаш, как тебе Катя понравилась?
Клаша ответила не сразу: она только что положила целую пригоршню смородины в рот. Выплюнув смородину на ладонь, Клаша степенно сказала:
— Она девушка ничего себе, веселая. А старик сердитый.
— Старик нам мешать не будет, — усмехнулся Семен. — Да и какой он, к лешему, старик — ему сорок восемь годов.
Дядя Семен обернулся и поглядел в сторону Ваганьковского шоссе. В конце улицы была видна Катина фигура в синем, в горошинку, платье. Катя шла быстро, мелкими шажками, подпрыгивая на ходу и размахивая правой рукой.
— Ишь ты, трясогузочка! — засмеялся дядя. — Если бы она за меня замуж пошла, на красную горку и свадьбу справили бы…
— А почему не на покров?
— Раньше, Клаша, никак не выйдет! Деньжонок малость надо на свадьбу скопить, — сказал дядя.
Но свадьбу не пришлось справлять. В феврале 1915 года жениха взяли на войну и угнали на фронт под Ригу.
Глава третья
Письмо от дяди Сени было получено 23 октября. А 24-го Клаша собралась ехать к Кате. Она всегда ей отвозила читать дядины письма.
— Приспичило! Сегодня нужно всю квартиру прибрать, завтра день рождения Веры Аркадьевны, — забыла, что ли? — сказала сердито тетка.
Она была сегодня не в духе, и Клаша не стала спорить.
Часов в шесть, когда уже был вымыт пол, вытрясены ковры и вычищено серебро, Клаша поехала на Пресню.
Дома Мирониных не оказалось, Федор Петрович и Катя куда-то ушли.
— Подожди, Катя обещалась скоро вернуться, — сказал сосед по комнате, старикашка сапожник. — Иди посиди у меня.
В маленькой тесной его комнатушке пахло табаком, кожей и сапожным клеем. На полу валялись сапоги, дамские туфли, обрезки кожи. Починенная обувь выстроилась на подоконнике и на верстаке. Старик взял черные ботинки с заплатками на носках и стал их чистить. Маленький, плешивый, на кривых ногах, он походил на гнома, — не хватало только длинной седой бороды. Щетка мелькала у него в руках, он что-то бормотал себе под нос.
В дверь постучали, и в комнату заглянул молодой парень со свертком под мышкой.
— Федор Петрович Миронин дома?
— Нету. Спозаранок куда-то ушел. А что передать надо? — спросил старик, разглядывая парня.
— Я попозднее сам зайду, — сказал тот и скрылся за дверью.
— Вот, черт хромой, не сидится ему дома! А тут люди ходят… Не иначе как опять в свой рабочий комитет на Прохоровку побег. Политик!
Клаше очень хотелось спросить, что это такое — «политик», но старик, бурча и вздыхая, полез под верстак и вынул оттуда лаковые мужские туфли.
На улице темнело. Маленькая комнатушка сапожника стала еще меньше и теснее. Старик влез на стол, снял висящую лампу-«молнию» и обрывком газеты медленно и осторожно начал протирать ламповое стекло.
Неожиданно за окном грянула песня:
Клаша увидела, как в сумерках по улице прошли юнкера в сторону Ходынки, все в длинных солдатских шинелях защитного цвета.
— Погодите, взовьетесь, чики-брики, только перышки полетят, — пробурчал старик.
Он задернул ситцевую занавеску, зажег лампу и стал собирать рассыпанные деревянные гвоздики.
Шаркая ногами, он медленно ходил около стола.
— Ну что за поганый народ эти заказчики! Торопят, торопят сапожника, а сами вовремя не являются! — ворчал старик.
Клаше показалось, что она давно уже сидит у сапожника. Она встала с табуретки.
— Ты куда же собралась? Погоди немножко, сейчас Катя придет. Письма-то дядя пишет? — спросил старик и присел на сундук против Клаши.
— Пишет.
— Так. Значит, «пишет, пишет царь германский, пишет русскому царю», — нараспев протянул старик. — А царя-то мы смахнули. — Он щелкнул пальцами в воздухе. — Небось и ты тогда с красным бантом ходила?
— Я только дома. На улице не пришлось. У Веры Аркадьевны гости были, так мы с тетей Дуней мороженое и суфле делали.
— Обидно, уважаемая, а я вот ходил. С демонстрацией до самой Театральной дошел. Народу сколько было! Страсть! И все друг дружку поздравляют, что царя больше нет. Многие даже целовались от радости. Ей-богу. Одна барыня в шляпке с черным пером меня чуть-чуть не поцеловала. — Старик тихонько засмеялся.
В передней хлопнула дверь, и послышались чьи-то быстрые шаги. Клаша выбежала в темный коридор и увидела Катю.
— А я тебя давно жду, — сказала Клаша.
Они вошли в комнату Мирониных.
Катя зажгла настольную керосиновую лампу и, не снимая пальто и белого шерстяного платка, стала читать письмо.
Клаша стояла рядом и глядела, как Катя быстро пробегала глазами строчку за строчкой.
— На, возьми. Он мне тоже писал, что скоро приедет, — сказала Катя.
Клаша сунула дядино письмо в карман своей жакетки и исподлобья поглядела на Катю. Ее обидело, что Катя так равнодушно говорит о приезде дяди Семена, да и письмо она что-то слишком скоро прочла.
Катя была чем-то озабочена. Она подошла к комоду, покрытому вязаной салфеткой, выдвинула нижний ящик, вытащила что-то из него и поспешно сунула в карман пальто. Взглянув на старые ходики, Катя вздрогнула, лицо у нее стало испуганное.
— Батюшки мои, уже половина восьмого! Как бы не опоздать.
«Наверно, к кавалеру на свидание торопится. Обязательно дяде Сене напишу», — подумала Клаша, косясь на Катю.
Катя подбежала к своей кровати, сдернула с нее серое байковое одеяло, потом взяла подушку-думку в розовой наволочке и, свернув подушку и одеяло в узел пошла к двери.
— Я сейчас вернусь. — Клаша услышала, как за Катей захлопнулась входная дверь.
«Кому же это она понесла подушку с одеялом?»
Клаша выскочила на двор вслед за ней. Уже совсем стемнело. Накрапывал дождик, двор был пуст, на веревке около крыльца висела чья-то рубаха. Кати не было видно.
«Словно сквозь землю провалилась», — удивлялась Клаша.
Поеживаясь от дождя, она с недоумением оглядывала темный двор. И вдруг заметила Катю. Та вышла из дровяного сарая, неся какой-то сверток. Клаша опрометью бросилась назад, влетела в комнату и как ни в чем не бывало уселась на стул около окна, еле переводя дыхание от волнения.
— Ну, теперь пойдем, Клаша, — сказала Катя, входя в комнату.
В руках у нее было знакомое серое одеяло, перевязанное крест-накрест бечевкой.
— Кому одеяло несешь? — не вытерпела Клаша.
— Варе. К ней из Кронштадта брат приехал.
— Брат? — переспросила Клаша.
Ткачиху Варю Филиппову, Катину подругу, Клаша знала хорошо. Это была красивая белокурая девушка, с такой длинной косой, что прохожие всегда на нее оглядывались.
«Наверное и брат у Варьки такой же красивый. Обязательно напишу дяде».
Клаша, обиженная и надутая, шла рядом с Катей. Та молча несла сверток. Сверток был тяжелый, — он сильно оттягивал Кате руку. Катя шла быстро, почти бежала; белый вязаный платок сбился у нее на затылке.