Глава V
НУЖДА
За покойного мужа-солдата бабушка получала пенсию — тридцать шесть рублей в год да рубль семьдесят копеек квартирных. В году двенадцать месяцев. Разделишь эти деньги на двенадцать, так на месяц только три рубля придется, а в месяце тридцать дней. Три рубля на тридцать разделишь, так только по гривеннику в день выходит.
Попробуй проживи на гривенник вчетвером, чтоб все были сыты, обуты и одеты.
У бабушки руки опускались — что тут делать, как быть? Не хватает ни на что ее солдатской пенсии. Придется, видно, надеть внукам через плечо холщовые сумы и послать побираться. Пойдут они по домам, станут под окошком, запоют в три голоса:
— Подайте милостыньку сироткам. Подайте корочку хлебца…
Иные хозяева нищих от окошка прогоняют. А то и злыми собаками припугнут.
Начала бабушка советоваться с людьми. Пошла к своей соседке, к Санькиной матери, Устинье Степановне.
— Как быть, Степановна? Пропадаем. Хлеба черного ребятам — и того вдосталь нет. Уж не долог мой век — помру. Пенсия в казну пойдет, а что с внуками будет?
Думали они, думали вместе и рассудили так: одно остается — пойти бабушке в приют, попросить, чтобы взяли туда ее внуков.
Но просить легко, а выпросить трудно.
Приют содержался на деньги купцов и чиновников. Было в приюте всего сорок мест. А бедняков, желающих отдать в приют своих ребят, в городе больше сотни насчитывалось. Без знакомого человека тут уж никак но обойдешься. И надумала бабушка Маланья сходить к своему прежнему хозяину, чиновнику Перевозчикову. У пего большое знакомство среди уржумского начальства было, и сам с женой часто в гости к председателю благотворительного общества хаживал — в карты играть.
Надела бабушка самую лучшую кофту, вытащила из зеленого сундука кашемировый платок: как-никак к господам идет — надо поприличнее одеться. Пришла она к чиновнику Перевозчикову, стала просить похлопотать за ее внуков, чтобы их в приют приняли.
— Откажут тебе, Маланья Авдеевна, — сказал Перевозчиков. — У тебя ведь собственный дом имеется. Домовладелицей считаешься.
Бабушка от обиды чуть не заплакала.
— Ну и дом! У иного скворца скворечник лучше. Из-под пола дует, стены осели, двери скособочились. Окна силком открывать приходится: все рамы порассохлись. Одна слава, что дом!
Выслушал Перевозчиков бабушку, почесал подбородок.
— Ну ладно, старая. Придет комиссия, посмотрит твой дом. Но ведь ты, кажись, кроме всего прочего, николаевская солдатка, пенсию за мужа получаешь.
— Вот, батюшка, от этой самой пенсии я и прошу внуков в приют устроить. До того эта пенсия «велика», — заплакала бабушка Маланья и стала по пальцам считать, сколько в день на четырех человек от ее «большой» пенсии приходится.
Получилось по две копейки с грошиком на каждого человека.
— Ну ладно, Маланья Авдеевна, иди домой — похлопочу за твоих внуков, — пообещал Перевозчиков и велел бабушке Маланье заглянуть к нему через недельку.
Поблагодарила его бабушка, поклонилась в пояс и пошла домой. У ворот ее встретила Лидия Ивановна, жена Перевозчикова. Поговорила с ней и тоже пообещала похлопотать за внуков. Бабушка и ей в пояс поклонилась. Ребятам о приюте старуха пока еще ничего не говорила.
Жалела их, уж очень тосковали ребята после смерти матери. Особенно скучал Сережа. Увидит материнскую шаль на гвоздике и расплачется. Наденет бабушка старую выцветшую кофту Кузьмовны, Сережа посмотрит и сразу вспомнит, как мать в этой самой кофте ходила с ним в лавку Шамова и купила ему как-то розовый мятный пряник. А иной раз позабудет, что у него мать умерла. Заиграется на дворе, захочется ему есть, вбежит в сени, раскроет дверь нараспашку и крикнет:
— Мама! Мам!..
И остановится на полуслове. Вспомнит, что нет у него больше матери. Постоит один в темных сенях и пойдет тихонько обратно во двор. Несколько раз начинала бабушка с ребятами разговор о том, что не прокормить ей, старой, троих внучат. Ведь ей, может, помереть скоро придется, а они когда еще на ноги станут.
Ребята слушали и не знали, куда она клонит. А старуха думала про приют и все ждала, что-то скажет ей чиновник Перевозчиков. Долгой показалась ей эта педеля. Но вот наступил срок. Опять пришла старая к Перевозчикову, а он говорит: «Зайди-ка еще через недельку». Три раза бегала бабушка к чиновнику и только на четвертый ответ получила.
— Ну, поздравляю, Маланья Авдеевна. Одного можно в приют устроить, — сказал Перевозчиков.
— Как одного? Я, батюшка, за троих просила.
— Нельзя всех в приют принять. Возраст не подходит, — стал объяснять Перевозчиков. — Сколько лет старшей?
— Анюте-то? Одиннадцать будет.
— Многовато.
— А Лизоньке пять годков исполнилось. Тоже не подходит?
— Это маловато.
— Сереже семь стукнуло.
— Ну вот эти годы самые подходящие для приюта. Сережу и веди.
«Чего ж тут рассуждать, надо сразу соглашаться», — подумала бабушка и стала благодарить Перевозчикова.
Придя домой, рассказала она об этом Устинье Степановне.
— Ну что ж, — ответила та, — для мальчика, пожалуй, и лучше, что он в приют попадет. Ему образование, ремесло обязательно нужно. А в приюте, говорят, мальчиков сапожному ремеслу и переплетному учат да еще корзины и шляпы из соломы плести.
«И верно, — подумала бабушка, — вырастет Сережа, будет у него свой кусок хлеба, а с ремеслом человек никогда не пропадет. Будет Сережа сапожником и, может, до такого мастерства дойдет, что станет господские башмаки шить с высокими каблуками. За такие башмаки уржумские богачи с Большой улицы дорого платят».
Глава VI
В ПРИЮТ
И вот позвала бабушка Сережу со двора, где он с ребятами играл.
Начала с ним разговор издалека. Вспомнила про свою молодость, когда еще без. очков нитку в самую тонкую иголку вдевала и лучше всех песни в деревне пела. А сарафана праздничного у ней не было. В бедности жили — тоже сиротой выросла.
Слушает Сережа бабушку, а сам с ноги на ногу переступает — хочется ему на двор к ребятам убежать, да нельзя. Бабушка все говорит и говорит.
Про сарафан кончила рассказывать, про теленка начала, какой у них в деревне занятный теленок был, весь рыжий, а на лбу и на груди по белому пятнышку. Заслушался Сережа, а бабушка вдруг и говорит:
— Завтра мы с тобой в приют пойдем.
— Не хочу в приют.
— Что ты, Сереженька, как это — «не хочу»? Что мы будем делать, на что жить станем? А в приюте тебе хорошо будет. Мальчиков в приюте много.
— Не пойду! Не хочу! — закричал Сережа да как затопает ногами, как заплачет. Затрясся весь…
Начала его бабушка уговаривать. Да разве уговоришь! Боится Сережа приюта. Он хоть сам в приюте не был, да они с Санькой не раз видели приютских. Их каждое воскресенье утром водят к обедне в острожную церковь.
Идут они по двое, тихо-тихо, словно старички и старушки, даже спину по-стариковски гнут. Что девочки, что мальчики — все наголо острижены. У девочек длинные серые платья, а у мальчиков темные ситцевые рубахи и черные штаны. Позади тетенька всегда идет, — верно, начальница ихняя, строгая такая, в черной длинной юбке. На глазах очки в золотой оправе. Черный шнурок от очков за ухо заложен. Если день пасмурный, так начальница в руке зонтик с костяной ручкой держит.
Вот теперь и ему тоже придется ходить с приютскими. И мальчишки с Воскресенской улицы будут дразнить его из-за угла: «Сиротская вошь, куда ползешь?»
Уж из приюта не выпустят! Не побежишь с Санькой на Уржумку купаться. Не придется больше прятаться на старом сеновале и ловить у мельницы щуренков вместе с Санькой.
— Бабушка, миленькая, не отдавай в приют! Я работать буду. Рыбу стану ловить, на базаре продавать. А то пойду дрова пилить.