Не доходя до Пресненской заставы, она остановилась передохнуть. У ворот дома была скамейка. Катя положила сверток на скамейку и стала поправлять платок и растрепавшиеся волосы.
Клаша схватила сверток и приподняла его. Сверток был тяжелый, точно в нем лежала добрая дюжина кирпичей.
— Положи на место! — сердито сказала Катя.
— Я помочь хотела, — соврала Клаша.
Катя взяла сверток и пошла вперед.
— Я тебя не просила.
У Пресненской заставы на большой квадратной площади, неподалеку от водонапорной башни, был конец трамвайной линии.
Как только Катя и Клаша появились на углу площади, со стороны Зоологического сада показался трамвай номер 22.
— Беги скорей! Вон твой номер идет, — сказала Катя.
— Успею.
Трамвай, замедляя ход, заворачивал на трамвайное кольцо. С задней площадки прицепного вагона на ходу выскочил высокий солдат в серой папахе, с вещевым мешком за плечами и с маленькой плетеной корзинкой в руке. Солдат прыгнул неудачно. Он споткнулся и упал на колено. Плетеная корзинка отлетела в сторону.
— Тьфу, черт, сам под колеса лезет! — громко выругалась Катя.
Солдат поднял корзинку и торопливо зашагал в их сторону. Он был высокий, худой и шел, слегка прихрамывая, — быть может, был ранен, а может быть, ушиб ногу, прыгая с трамвая. Мокрая грязная шинель его обвисла; он был такой, как все солдаты, что возвращались с фронта и которых не раз видела Клаша. Но с каждым шагом он становился таким знакомым, таким своим, что Клаша обомлела. И сдвинутая назад папаха, и манера ходить, выпятив левое плечо вперед, — все было знакомо.
— Дядя Сень! — закричала Клаша на всю площадь высоким дрожащим голосом и, подбежав к дяде, повисла на его руке.
— Клаша? Ты откуда взялась?
— У Кати была. Она…
Но дядя Семен уже не слушал Клашу. Он весь засиял, заулыбался и рванулся навстречу Кате. Она была все такая же: маленькая, полная и краснощекая. И так же, по-смешному сощурив глаза, глядела снизу вверх на его бледное бородатое лицо.
— Ой, Сеня, как ты похудел! — тихо сказала она.
— Были бы кости, а мясо нарастет, — улыбнулся Семен, — А ты куда уезжаешь?
— Я не уезжаю, а иду сейчас… — Катя, не договорив, привстала на цыпочки и что-то шепнула Семену на ухо.
— Вот оно что! Тогда пойдем вместе. Я им тоже гостинцы привез.
Семен отдал Кате свою маленькую плетеную корзинку, а сам взял сверток с одеялом.
— Поезжай, племяша, домой, скажи Дуне, что я завтра вечерком забегу.
Дядя Семен ласково потрепал Клашу по плечу, и они с Катей сразу же быстро пошли через площадь к Трехгорному переулку, где была фабрика.
Клаша стояла и, недоумевая, глядела им вслед. «Зачем они к Прохоровке пошли, ведь Варька совсем в другой стороне живет… И кому же это он гостинцы привез?.. Нет, здесь что-то не то!»
Клаша тихонько побрела к остановке, нехотя влезла в пустой трамвай и села на любимое место у окошка.
Трамвай тотчас же тронулся. Из окна Клаша увидела, как по освещенной улице, по Большой Пресне, торопливо шли дядя Семен и Катя.
Дядя Семен широко шагал, держа под мышкой серый сверток. А рядом с ним, стараясь попасть в ногу, бежала вприпрыжку Катя. Она что-то горячо рассказывала дяде и размахивала корзинкой.
Они даже не взглянули на промчавшийся мимо них трамвай, в котором сидела Клаша.
Глава четвертая
На другой день, часов в пять утра, Клашу разбудил звонок на парадном. Спросонок Клаша не сразу поняла, где звонят.
За окном была ночь. Клаша чиркнула спичку. Рядом на кровати, раскинув руки в стороны и открыв рот, крепко спала тетка. В кухне было темно и тихо. Из крана в раковину капала вода. Клаша решила, что звонок ей почудился. Но на парадном снова зазвонили. Кто-то звонил настойчиво и нетерпеливо. И тут Клаша вспомнила, что сегодня, 25 октября, день рождения Веры Аркадьевны. Каждый год в этот день почтальоны с утра приносят поздравительные телеграммы.
Клаша накинула на плечи старую теткину шаль и, шлепая босыми ногами, побежала открывать дверь.
— Кто там? — спросила Клаша.
— Свои, свои, открывай! — послышалось из-за дверей.
Голос был мужской, хриплый, словно простуженный, и незнакомый.
Клаша открыла дверь на цепочку, как учила ее тетка. Из-за полуоткрытой двери на нее пахнуло холодком. В полумраке на площадке лестницы она увидела самого хозяина — полковника Зуева, Юрия Николаевича.
— Это я, открой, — сказал Зуев.
Она впустила Юрия Николаевича в переднюю и заперла за ним дверь. Полковник был без чемодана, его офицерская шинель защитного цвета была измята, точно на ней спали.
Но сам Юрий Николаевич изменился мало. Разве только похудел да был плохо выбрит.
— Иди, девочка, ложись, я разбужу Веру Аркадьевну.
Он снял шинель, поправил френч, причесал перед зеркалом седеющие редкие волосы и, осторожно ступая, пошел к дверям спальни.
Клаша побежала в кухню. На кровати, опершись локтем на подушку, приподнялась Дуня.
— Кто там? — спросила она сонным голосом.
— Хозяин приехал, Юрий Николаевич, — сказала Клаша.
— Господи Иисусе, надо поскорее самовар ставить, — заволновалась тетка и начала одеваться.
В кухню, распахнув дверь настежь, вошла Вера Аркадьевна в голубом нарядном капоте, отороченном белым пухом. У нее было радостное и заплаканное лицо.
— Дуня, милая, пошевеливайся скорей. Юрий Николаевич вернулся. Боже мой, какая радость! Какая радость! Сегодня мой день рождения, и он приехал.
— Недаром вам вчера, Вера Аркадьевна, на картах неожиданность выходила, — сказала Дуня.
— Боже мой! Приехал такой грязный, измученный, — говорила Вера Аркадьевна, не слушая Дуню. — Сделай поскорей ванну и приготовь чай. Что у нас после ужина осталось?
— Макароны, мясо холодное есть, — сказала Дуня.
— Ну вот и отлично, свари еще пяток яиц, только поскорей, Дуня. Знаешь, всмятку, как Юрий Николаевич любит.
Вера Аркадьевна зябко запахнула капот и выбежала из кухни.
— Рада без памяти, ишь как запрыгала! — усмехнулась вслед Дуня.
Из столовой доносились звон посуды и стук ножей. Вера Аркадьевна, не дожидаясь Дуни, сама накрывала на стол.
Из комнаты, где жила старая барыня, неумолчно трещал звонок.
— Клаша, беги скорей! Что ее там прорвало! — закричала тетка.
В кухню влетела растрепанная Надя, завернувшись, как шалью, в желтое атласное одеяло. На босых ее ногах были ночные шлепанцы.
— Дуня, Клаша, где махровое полотенце? Папочка умывается!
Из ванной комнаты слышались пофыркиванье, плеск воды и хриплый голос полковника Зуева.
Глава пятая
25 октября, день рождения Веры Аркадьевны, праздновался в доме Зуевых ежегодно. Клаша в этот день то и дело бегала открывать двери. Кроме обычных поздравительных телеграмм, посыльные в красных шапках приносили закутанные в бумагу огромные корзины цветов и торты в круглых картонных коробках. Вечером, часам к девяти, собирались гости. Входили в меховых шубках дамы; их головы были закутаны газовыми легкими шарфами, чтобы не смять завитых причесок. Звеня шпорами, входили вместе с ними военные. Просторная передняя с дубовой вешалкой и высоким зеркалом в углу наполнялась шумом, смехом, запахом духов. В гостиной несмолкаемо гремел рояль; в доме было светло, тепло, уютно. В столовой был накрыт стол на двадцать пять персон. Стол был заставлен винами и дорогими закусками от Елисеева. Нарядная, оживленная Вера Аркадьевна вместе с мужем радушно встречала гостей.