Но за время войны с каждым годом все скромнее и тише праздновался день рождения Веры Аркадьевны.
Дамы приходили уже не в таких роскошных туалетах, как прежде; на многих были сестринские косынки, а иные были в трауре. Уменьшилось количество поздравительных телеграмм, тортов и цветочных корзин.
А в этом году было хуже, чем когда-либо: не принесли ни одной корзины цветов, ни одного торта. Получили только три телеграммы, да и то одна из них была на имя полковника.
Сам полковник, закрывшись в кабинете, долго разговаривал по телефону и гневно на кого-то кричал. Не дождавшись обеда, он вдруг собрался и уехал.
В шесть часов вечера в доме Зуевых начали готовиться к приему гостей. Дуня накрыла на стол, но ни гости, ни сам полковник не являлись. Вера Аркадьевна ходила из комнаты в комнату, поминутно глядела на часы и вздрагивала от каждого телефонного звонка. Дуня в синем праздничном платье, в белом накрахмаленном фартуке сидела на кухне в ожидании гостей.
Гости начали собираться в восемь часов вечера. Первым пришел капитан Козлов — маленького роста человек с тоненькими ножками и с огромной черной холеной бородой. За капитаном явились красивый полковник Бульбаш с выбритым лицом и высокий худой поручик Кадаманов, напудренный, как женщина, и даже с браслетом на руке. Следом за ними приехал сам полковник Зуев, а с ним багрово-красный незнакомый генерал. Огромный, неповоротливый, как слон, генерал сам никак не мог раздеться. Клаша еле стащила с него шинель и глубокие резиновые калоши, и он прошел с полковником Зуевым в его кабинет.
Тотчас же туда прошли полковник Бульбаш с Кадамановым и капитан Козлов.
А гости все прибывали и прибывали. Многих Клаша знала в лицо; это были офицеры Алексеевского и Александровского юнкерских училищ; они бывали и раньше в доме Зуевых. Но некоторых Клаша видела впервые. Все они торопливо снимали шинели, приглаживали волосы и, на ходу поправляя шашки, проходили прямо в кабинет полковника. К девяти часам тяжелая дубовая вешалка была сплошь завешана офицерскими шинелями. И когда, наконец, приехал поручик Скавронский, Клаше пришлось положить его шинель на сундук в коридоре.
Клаша сидела в передней и удивлялась: никогда еще в доме Зуевых так странно не праздновали день рождения Веры Аркадьевны. Дамы — в столовой. Мужчины закрылись в кабинете. И только когда большие стенные часы пробили половину одиннадцатого, полковник и гости перешли из кабинета в столовую. Вера Аркадьевна тотчас же явилась в переднюю и велела Клаше идти в кабинет — слушать телефонные звонки.
В кабинете полковника — узкой, полутемной комнате — было сильно накурено. Тяжелые кресла были выдвинуты на середину, на круглом столе перед диваном валялись коробки с папиросами, стояли недопитые бутылки с нарзаном.
На письменном столе полковника лежал большой белый лист бумаги. Клаша увидела на нем какой-то странный чертеж, издали похожий на паутину. Она подошла ближе к столу и прочла заголовок на листе: «План города Москвы». Рядом с планом на столе лежало несколько штук отточенных карандашей и свернутая в трубку газета. Клаша только хотела взять газету, как в коридоре раздались чьи-то шаги и в кабинет вошел поручик Скавронский.
— Ах, это вы, Клашета, мамзель а ля фуршета! Ты что здесь делаешь?
— Телефон слушаю.
— Ну, ну, слушай, — снисходительно сказал поручик.
Повертевшись в кабинете, он взял со стола коробку папирос и, насвистывая, вышел из комнаты.
— Дятел длинноносый! — выругалась Клаша.
Она развернула газету и прочла непонятное название: «Социал-демократ».
Газету с таким названием Клаша видела впервые. На первой странице была статья «Петроград и провинция». Статья была подчеркнута синим карандашом. Видно, подчеркнул полковник. Синие восклицательные знаки и вопросы стояли на полях газеты.
Клаша начала читать статью. Статья призывала рабочих быть готовыми в любой момент выступить на помощь Петрограду. Клаша призадумалась.
Почему рабочим надо выступать в любой момент на помощь Петрограду? Что такое случилось в этом городе? Непонятно! Эх, если бы дядя Сеня пришел, он бы сразу рассказал, что к чему. Или Катя. Она сама ткачиха и, конечно, уж знает, кому и как будут помогать рабочие.
Клаша подошла к окну и отдернула штору. За окном была ночь. По стеклу ползли мелкие дождевые капли. Клаша села на подоконник и обхватила руками колени; так сидеть было особенно уютно и тепло.
За стеной было слышно звяканье ножей и вилок, звон посуды, обрывки слов.
Клаша ясно представила себе столовую — большую комнату в три окна: в углу дубовый буфет с резными дверцами, посредине комнаты огромный стол, накрытый ослепительной скатертью, и вокруг стола офицеры.
На хозяйском месте сидит Вера Аркадьевна в синем шелковом платье, отделанном дорогими кружевами, которые Клаша возит два раза в год в чистку к Тушнову на Арбат.
Наверное, уж тетка подала бульон с пирожками. Небось всё съели, — может, даже на всех и не хватит! В этом году пирожки считанные — еле-еле достали белой муки. Вряд ли ей тетка оставила на кухне самый маленький пирожок с мясом. И варенье ее любимое, земляничное, небось всё с чаем выпили. Ну, это дело поправимое, можно в банку из-под варенья налить воды и сделать сладкий сироп.
А Надежда Юрьевна-то как сегодня расфуфырилась: душилась из пузатого флакона французскими духами: говорит, что маленький пузыречек стоит пятьдесят рублей. Наверное, врет. А сам полковник… два ордена нацепил… Станислава и Владимира.
В это время зазвонил телефон. Клаша спрыгнула с подоконника и подбежала к телефону.
— Скажите, это похоронное бюро? — спросил мужской пьяный голос.
— Не туда попал, это квартира! — сердито закричала Клаша и повесила трубку.
Она опять села на подоконник. За стеной по-прежнему звенели стаканы, шумели гости; ей было скучно и захотелось есть.
«Сбегаю-ка на кухню и возьму кусочек хлеба».
Клаша вышла в коридор. Дверь столовой была полуоткрыта. Клаша остановилась в нерешительности.
Как же она прошмыгнет на кухню? Вдруг заметит Вера Аркадьевна, она сидит как раз напротив двери.
В это время, покрывая шум и голоса, чей-то густой бас сказал:
— Господа офицеры! Тише! Сейчас Юрий Николаевич будет говорить.
В столовой сразу стало очень тихо. Клаша осталась за дверью в коридоре.
— Господа, мы накануне боя, — сказал полковник, — по не с Вильгельмом на фронте, а здесь, в Москве, с нашим внутренним врагом, с большевиками. Они в Петрограде уже начали восстание. Начали междоусобную войну. Кто может поручиться, что завтра они не начнут ее на улицах Москвы? Мы должны дать им отпор. Никакой пощады! Довольно того, что на фронте большевистская агитация разложила солдат. Наглость их не знает границ — солдаты не признают офицеров, не подчиняются дисциплине. Они не желают больше воевать. Они дезертируют. Хватит! Мы должны, господа офицеры, в этот ответственный момент, в этот тяжелый час сплотиться еще крепче. Мы, офицерство, и наша молодежь — я говорю об юнкерах. — Полковник повысил голос — На нас с надеждой смотрит вся Россия. Вчера на заседании Московской городской думы был организован, а сегодня утвержден Московский комитет общественной безопасности, который предполагает полковым и ротным комитетам объявить во всех частях войск московского гарнизона, что все распоряжения штаба Московского военного округа должны беспрекословно выполняться. Предлагаю тост за Московский комитет общественной безопасности и за доблестное офицерство! Ура!
— Ура! — подхватили офицеры.
Аплодисменты, крики, звон бокалов покрыли слова полковника.
Клаша не успела опомниться, как в кабинете затрещал телефонный звонок.
— Говорят из военного округа, срочно полковника Зуева, — строго сказал незнакомый мужской голос.
— Сейчас позову! — закричала Клаша и бросилась в столовую.
Полковник тотчас же вышел из-за стола.
— Иди пока в кухню, — сказал он Клаше и прикрыл за собой дверь в кабинет.