И вдруг где-то справа, около Ходынки, хлопнуло раз и другой, словно ударили доской об пол.
Б-бах! Б-бах! — повторилось снова.
«Стреляют, — ахнула Клаша, — стреляют!»
Опа стояла на подоконнике, поеживаясь от холода. Стояла до тех пор, пока не озябла.
Под утро Клаша проснулась. Ей было как-то неловко, жарко. Опа сбросила с себя одеяло. Но жар не проходил. Болела голова и особенно горло. Даже было больно глотать слюну.
Опа встала, через силу оделась, умылась и стала помогать тетке месить тесто. Это было ее любимым делом. Но сегодня у нее ничего не клеилось. Пальцы были какие-то непослушные, вялые, словно тоже из теста.
— Что это ты такая красная? — удивилась тетка.
— Не знаю.
— Ты уж не простудилась ли?
Клаша промолчала, только ниже наклонилась над квашней.
В доме, несмотря на ранний час, уже все встали. Хлопала дверь в ванной, слышался скрипучий и раздраженный голос Марии Федоровны, которая никак не могла найти щеточку для чистки ногтей. Через все комнаты из кабинета в спальню перекликались Вера Аркадьевна с Надеждой.
Дуня понесла черные вычищенные утконосые туфли старой барыне.
Клаша лениво месила тесто. У нее кружилась голова.
В кабинете полковника тонко и коротко зазвонил телефон.
«Наверно, хозяин или Надеждин муж. Сейчас Надежда будет кривляться и разговаривать деланным голосом: «Ах, милый Котик, где ты? Я так соскучилась!» У, ломака противная!» — подумала Клаша.
И действительно, по телефону начала говорить Надежда. Но она не ломалась, как обычно, а говорила серьезным и даже строгим голосом. И все повторяла: «Да, да, я слушаю». И вдруг закричала как-то особенно радостно:
— Мамочка, мамуся, иди скорей к телефону!
Клаша услышала, как из спальни в кабинет, шлепая но полу ночными туфлями, торопливо побежала Вера Аркадьевна.
На мгновение наступила тишина, а потом они обе заговорили разом, громко и радостно, перебивая друг друга. Но слов нельзя было разобрать.
Клаша, ничего не понимая, перестала месить тесто и, повернув голову, слушала.
Дверь из коридора распахнулась настежь, и в кухню влетела Надежда. Лицо ее сияло: она была босиком, в длинной шелковой ночной рубашке.
— Дуня, Клаша, большевиков прогнали! Наши взяли Кремль.
Клаша остолбенела. Густое и липкое тесто падало на пол с ее растопыренных пальцев.
Глава восьмая
Клаша лежала на кровати с закрытыми глазами и на все расспросы тетки упорно молчала. В кухню зашла Вера Аркадьевна и, увидев больную Клашу, разволновалась:
— Может, заразное? Сейчас, говорят, в городе свирепствует сыпной тиф. Только этого не хватает!.. Ах, боже, боже мой!
Вера Аркадьевна побежала в кабинет звонить по телефону доктору Светланову, который каждую субботу приходил к Зуевым играть в преферанс.
Доктор сразу же явился. В военной форме, звеня шпорами, большой, толстый и лысый, с рыжими пушистыми усами, он не спеша, враскачку вошел в кухню. От него пахло карболкой, табаком и духами. Из-за его спины выглядывали Вера Аркадьевна и Надежда.
— Ну-с, где больная? — спросил он смешным для его грузной фигуры тоненьким, женским голоском.
Дуня, пододвинув доктору табуретку к кровати, отошла к плите. Доктор велел снять с окна ватное одеяло и попросил чайную ложку.
— Скажи «а-а»!
— А-а-а! — прохрипела Клаша.
— Тэк-с, обычный случай, — сказал доктор и фыркнул в усы.
Потом он вытащил из кармана молоточек и деревянную трубку. Обхватив большой волосатой рукой Клашины плечи, он выслушивал ее и командовал:
— Дыши! Тэк-с, глубже! Не дыши! Тэк-с. Обычный случай.
Деловито и быстро он постукивал металлическим молоточком по Клашиной груди и в то же время рассказывал Вере Аркадьевне последние госпитальные новости.
— Вчера наши солдаты выкинули номер. Двадцать три человека ушли ночью из госпиталя к большевикам на Кудринскую площадь.
— Ушли, раненные? — удивилась Вера Аркадьевна.
— Да-с, ушли! Правда, двадцать два из них с легким ранением, но один, представьте, отправился на костылях. Черт знает что такое! И две наши дуры за ними уплелись — дежурная сестра и нянька.
— А они-то зачем? Я не понимаю, — протянула Надежда.
— Здесь и понимать нечего! — вспылил Светланов. — Мы, врачи, категорически отказались перевязывать этих разбойников. Ну, вот они и ушли, по-видимому, в большевистские сестры. Да-с!
Клаша перестала дышать. Она раскрыла рот и слушала доктора.
— Дыши, дыши сильней! — закричал вдруг Светланов.
Клаша, сопя носом, задышала изо всех сил, так что у нее даже закололо в спине.
— Тэк-с… обычный случай, флегмонозная ангина, — сказал доктор, пряча трубку и молоточек в карман.
— А это не заразно? — спросила Вера Аркадьевна, и пухлое лицо ее стало испуганным и сердитым.
Доктор фыркнул в свои рыжие пушистые усы.
— Полоскать горло йодным раствором. Пять капель на стакан воды и делать согревающие компрессы. Ну, и, конечно, смазывать, смазывать… — Он энергично повертел пальцем в воздухе, показывая, как надо Клаше смазывать горло.
Звеня шпорами, доктор вышел из кухни за Верой Аркадьевной и Надеждой, оставив после себя запах больницы.
…В городе забастовали все фабрики и заводы. Москва стала похожа на невиданный огромный военный лагерь. На многих улицах рылись окопы, сооружались баррикады. Телеграфные столбы, шкафы, табуретки, стулья, картинные рамы и детские коляски — все пошло в дело. По улицам ездили грузовики с вооруженными солдатами.
В районах — в Хамовниках, на Большой Пресне, на Ходынке и в Замоскворечье — укрепились большевики. В центре — на Театральной площади, на Остоженке, на Моховой, на Новинском бульваре, на Красной площади и в Кремле — засели юнкера и офицеры. Дома были превращены в крепости. Хозяева и квартиранты покинули свои квартиры.
Но на Старой Башиловке было спокойно. Изредка сюда доносились отдаленные глухие выстрелы.
В квартире Зуевых по-прежнему были завешены окна, а Дуня каждый вечер заставляла входную дверь цинковым корытом и двумя табуретками. Клаша лежала, обвязанная большим шерстяным платком, с компрессом на горле. Тетка натерла ее своим излюбленным средством — скипидаром со свиным салом.
— От этого хуже не станет, — говорила Дуня. — А если воняет — так не велика барыня! Не нюхай.
Клаша злилась:
«Лежишь, как колода, и ничего не знаешь!»
И она начинала приставать с расспросами к тетке.
— Что, что делается! — отвечала Дуня. — Известно что — стреляют!
— А наша улица чья — офицерская или большевистская?
— А я откуда знаю? Чего пристала! — сердилась тетка.
Но нет-нет и сама Дуня сообщала какую-нибудь новость:
— Наши-то обе в расстройстве сидят. Вера Аркадьевна карт из рук не выпускает, всё пасьянсы раскладывает, а Надежда плачет. Сейчас Константин Александрович по телефону звонил. Симоновские пороховые склады и Александровский вокзал большевики взяли. Им, говорят, с фронта громадная помощь подошла.
— А Кремль не взяли?
— Не слыхать. Да не разговаривай! Горло знай полощи!
Но Клаша и без того то и дело полоскала горло противным и терпким раствором йода.
Она провалялась в постели три дня.
Утром 31 октября Клаша проснулась очень рано и сразу почувствовала, что здорова. Какая-то бодрость была во всем теле.
«Господи, неужели выздоровела!» Она схватила с табурета чашку с водой и начала пить. Горло не болело, глотать было легко. Клаша села на кровать. От слабости у нее слегка кружилась голова, но чувство бодрости не проходило. Накрывшись одеялом, она встала с кровати и тихонько подошла к окошку. Не дойдя до окна, остановилась. Не веря своим глазам, она глядела на дверь. Дверь с черного хода была не заперта. Кочерга стояла у стены, крючок был снят с петли. Видно, тетка вышла за чем-нибудь по хозяйству в соседнюю квартиру.