Какая удача!
Клаша торопливо стащила с себя шерстяной платок, сняла компресс с горла и начала одеваться.
«Только б успеть до тетки, только б успеть!»
От волнения у нее дрожали руки, она криво застегнула кнопки на своем коричневом платье. Открыв стол, она вытащила кусок хлеба и две картошки и сунула в карман своей бархатной жакетки. Теперь оставалось только надеть черную меховую шапочку…
И тут Клаша вспомнила о главном. Она тихонько открыла дверь в коридор и выглянула. Тишина. В квартире все еще спали. Клаша на цыпочках пошла по коридору в кладовку. Здесь на полке лежала старая сестринская форма Надежды, в которой та щеголяла в прошлом году целых три месяца.
Клаша взяла белую косынку с красным крестом и спрятала ее под жакетку.
Теперь все было готово.
В кухне она вырвала листок из тетрадки и написала крупными буквами:
Тетя Дуня, не беспокойся. Я пошла к дяде Сене.
«Надежда прочтет тете Дуне», — подумала она и, положив записку на перевернутую кверху дном кастрюлю, вышла из квартиры.
Затаив дыхание Клаша стала спускаться по лестнице, осторожно ступая со ступеньки на ступеньку, словно они были стеклянные.
Она вышла во двор. От свежего воздуха и от волнения у нее кружилась голова. Двор был пуст. Калитка открыта. Она побежала к воротам, прошмыгнула в калитку и очутилась на Старой Башиловке.
Глава девятая
В этот ранний утренний час Старая Башиловка была тиха и пустынна. Все ворота и калитки были плотно закрыты. Клашины шаги гулко раздавались на всю улицу. На углу Башиловки Клаша спряталась за каменный выступ дома. Она вытащила из-за пазухи сестринскую косынку и повязала ее на голову, а шапочку сунула в карман жакетки. Взглянула на себя в стеклянную дверь чужого парадного: «Ну прямо настоящая сестра милосердия!» — и побежала к трамвайной остановке.
На грязной мокрой мостовой валялись папиросные окурки и обрывки газет. Видно было, что в эти дни улицу не подметали. Петроградское шоссе тянулось мертвое, пустынное и такое же тихое, как Старая Башиловка.
«А может, трамваи-то не ходят, зря жду. Пойду лучше пешком», — подумала Клаша.
В это время за спиной загудела автомобильная сирена. Из ворот ипподрома медленно выехал неуклюжий грузовик. На нем, плотно прижавшись друг к другу, стояли солдаты с винтовками в руках.
«Кто? Большевики или офицеры?»
Клаша не отрываясь глядела на грузовик.
Он остановился в воротах ипподрома. Из шоферской кабины выпрыгнул бородатый человек в черном, заляпанном грязью пальто, и, прихрамывая, побежал внутрь двора.
«Да ведь это Миронин», — обрадовалась Клаша и бросилась за ним вдогонку.
— Федор Петрович, Федор Петрович!
Но он, не оглядываясь, исчез в воротах.
Клаша остановилась, переминаясь с ноги на ногу. Ее уже заметили с грузовика и не особенно дружелюбно разглядывали. В черной бархатной жакетке, в белоснежной батистовой косынке, стройная и румяная, она выглядела молодой барышней, которая ради кокетства надела сестринскую косынку.
Но один из солдат, безусый, круглолицый, совсем еще мальчишка, вдруг подмигнул ей и окликнул:
— Сестрица, кого ждешь?
Клаша улыбнулась — такое добродушное и круглое лицо было у солдата. Она хотела спросить его, как зовут только что ушедшего старика, но в эту же минуту тот появился сам. Через его плечо была повязана пулеметная лепта. В руке он тащил большой холщовый мешок, похожий на лошадиную торбу.
Это был Миронин. Клаша подбежала к нему:
— Здравствуйте, Федор Петрович. Вы не знаете, где дядя Сеня?
— У Никитских ворот, — хмуро ответил Миронин.
— А вы куда едете?
— Туда и едем. А тебе что?
Миронин спешил, и ему, видно, было не до разговоров.
— Возьмите меня с собой. Я раненых буду перевязывать.
— Возьмите меня с собой. Я раненых буду перевязывать.
Старик прищурил глаза, оглядел Клашу с головы до ног и усмехнулся.
— А ты разве умеешь?
— Умею, — сказала Клаша и покраснела.
Она соврала. По правде говоря, перевязывать она не умела и крови побаивалась, но, когда в прошлом году семилетний мальчишка Пашка, сын дворника, гвоздем распорол себе ногу, у Клаши откуда что взялось. Она промыла и забинтовала Пашкину рану.
— Садись, — сказал Миронин.
Молодой круглолицый парень, которого он назвал Петькой, протянул Клаше руку, она влезла на грузовик. Машина рванулась и помчалась по Петроградскому шоссе к Триумфальным воротам.
Клаша стояла рядом с Петькой и держалась за борт кузова. На ухабах грузовик подпрыгивал, и вместе с ним подпрыгивала и Клаша.
— Не боишься? — спросил ее Петька.
Она молча помотала головой. Потом взглянула на Петьку и снова улыбнулась. У него были такие пухлые щеки, точно он нарочпо их надул. Голубые круглые глаза его с веселым удивлением смотрели на все окружающее.
«На переодетую девчонку похож», — подумала Клаша.
На грузовике, кроме солдат, ехало человек десять ра-бочих-красногвардейцев. Кто стоял, опираясь на свою винтовку, кто покуривал козью ножку. Пожилой рыжебородый солдат неторопливо дожевывал кусок черного хлеба. Все, кроме Петьки, ехали молчаливые и серьезные. Петьке, видно, очень хотелось заговорить с Клашей, но он стеснялся. Он только искоса поглядывал на нее да морщил свой, и без того короткий, пос.
Автомобильная сирена тревожно гудела на всю улицу; ветер бил в лицо, раздувал Клашину косынку. От ветра на глазах выступали слезы.
«Видела б меня сейчас тетка!» — подумала Клаша.
Грузовик промчался мимо Александровского вокзала, миновал Садово-Триумфальную площадь и свернул на Садово-Кудрипскую улицу.
— До Живодерки доедем, там свернем на Малую Бронную и напрямик к Никитским воротам. Это наш район, — сказал Клаше шепотом Петька. Он хотел еще что-то добавить, но в это время грузовик так подпрыгнул на ухабе, что Петька сильно ткнулся подбородком в дуло винтовки, которую держал перед собой.
— Христос воскрес! — засмеялся Петька и стал тереть ладонью ушибленное место.
— Зубы-то целы? — спросил его рыжебородый солдат.
— Целы, Ефим Лукич, — улыбнулся Петька, показав два ряда ослепительно белых и крупных зубов.
Грузовик свернул на Малую Бронную. Это была узкая кривая улочка с давно не мощенной мостовой. Неуклюже колыхаясь из стороны в сторону, грузовик тихо поехал по улице. И здесь Клаша впервые услышала странные звуки, точно где-то за домами изо всех сил выбивали палками ковры.
— Стреляют! — сказал Петька и деловито перехватил свою винтовку.
В конце Малой Бропной грузовик остановился. Из кабинки вышел Федор Петрович.
— Вылезайте, товарищи красногвардейцы! — закричал он.
Теперь выстрелы не походили на далекие, глухие удары. Стреляли где-то рядом, и слышно было, как резко и четко бьют винтовки. Но откуда стреляли большевики и откуда офицеры, было непонятно.
Клаша оглядывалась по сторонам. Перед ней тянулся Тверской бульвар, пустынный и страшный; осенние, голые деревья с черными, точно обгорелыми ветками застыли по обеим сторонам мокрой и широкой аллеи, которая уходила вдаль, к Страстному монастырю. Поперек аллеи лежали рядами садовые скамейки. А дальше, за скамейками, посередине бульвара валялась убитая черная лошадь.