В окнах ближайших домов с левой и с правой стороны Малой Бронной, пулями были выбиты стекла. В угловом каменном доме во втором этаже ветер трепал легкую тюлевую занавеску. Выбившись из окна наружу, она моталась, как спущенный белый флаг.
Дальше разглядывать Клаше не пришлось. Солдаты и красногвардейцы, пригнувшись, с винтовками наперевес, гуськом побежали с угла Малой Бронной на угол Тверского бульвара, к большому деревянному дому. Миронин побежал вместе с ними.
— Клаша! — махнул он рукой на бегу, и Клаша поняла — бросилась за ним.
— Сестрица, пригнись, убьют! — крикнул ей вдогонку Петька.
Большой нескладный серый дом, куда большевики делали перебежку с угла Малой Бронпой, Клаше был немного знаком. В этом доме жила белошвейка Таня, и сюда не раз Клаша ездила с поручениями от Веры Аркадьевны. Своим фасадом дом выходил на Никитскую улицу. По фасаду тянулась старая железная вывеска с надписью: «Никитская аптека».
Кроме аптеки, в доме были меблированные комнаты, музыкальный и фруктовый магазины, а внизу, в полуподвальном помещении, кондитерская «Ренессанс». Но весь дом чаще всего почему-то называли просто «Аптека». Теперь в аптеке, как в крепости, сидели большевики и отстреливались от офицеров и юнкеров. Те устроились на углу Никитской улицы, в желтом каменном доме, где был кинотеатр «Унион».
Клаша перебежала к аптеке и остановилась. Она не сразу поняла, что происходит. Позади серого дома на земле, на некотором расстоянии друг от друга, лежали, вытянувшись, люди.
«Убитые», — подумала Клаша.
Но один из «убитых», остроносый мужик в солдатской папахе, вдруг повернул голову и спросил хриплым басом:
— Товарищ начальник, пулеметные патроны привезли?
— Привезли, — ответил Миронин и стал стаскивать с себя пулеметные ленты.
«Это Федор Петрович-то начальник!» — удивилась Клаша.
На земле около аптеки валялась солома, обрывки окровавленных бинтов, куски ваты, битые стекла и пустые гильзы. У стены дома громоздились один на другом дощатые ящики из-под яблок, и почти на каждом ящике была черная и четкая надпись: «Кандиль первый сорт».
— Садись, Клаша, — сказал Миронин и, сняв верхний ящик, поставил его на землю. — Бинты и вата лежат в аптеке на скамейке с правой стороны.
Клаша только успела присесть на ящик, как откуда-то справа и слева и даже, как показалось ей, сверху затрещали ружейные залпы. Красногвардейцы и сам Миронин бросились на землю рядом с теми, кто уже лежал в цепи, и начали стрелять из винтовок. Клаша первый раз в своей жизни видела, как стреляют. Солдаты быстро и ловко заряжали винтовки, то и дело щелкали затворы, гремели выстрелы, и после каждого выстрела выскакивали пустые гильзы, отлетая в сторону.
Рабочие-красногвардейцы стреляли не так умело и не так быстро. Тех, в кого стреляли, не было видно. Одно только удалось разглядеть Клаше: почти из каждого окна театра «Унион», со второго этажа, торчали дула винтовок. После выстрела на конце дула курился сизый дымок.
Клаша отвернулась и стала искать глазами среди лежащих на земле стрелков дядю Семена. Ей показалось, что дядя лежит в цепи в самом конце улицы. Клаша вскочила с ящика и шагнула вперед. Но тотчас же над ее головой что-то цокнуло. От стены отлетел большой кусок штукатурки, осыпая белой пылью Клашины плечи.
— Ложись, ложись! — крикнул ей Петька и пригрозил пальцем.
Клаша присела на корточки за ящик. Ей было страшно.
«А вдруг сейчас кого-нибудь ранят или руку, ногу оторвут? Что я буду делать? Как перевязывать?..» — подумала она.
И в ту же минуту рыжебородый солдат, которого Петька называл Ефим Лукич, выполз из цепи, приподнялся и подошел к ней.
— Перевяжи, сестрица, — в руку кусануло.
— Сейчас!
Клаша бросилась за бинтами. Открыв дверь в аптеку, она остановилась на пороге. Вся аптека сотрясалась от страшного грохота. Густой и вонючий пороховой дым плавал по комнате. Присмотревшись, Клаша увидела, что на белом аптечном столике, придвинутом к окну, стоял пулемет. Солдат-пулеметчик с забинтованной головой, согнувшись, почти скорчившись, стрелял из пулемета в каменный дом напротив. Рядом с пулеметчиком перед окнами стояли на коленях красногвардейцы и, прячась за подоконники, тоже стреляли в кинотеатр «Унион».
Через полуоткрытую дверь соседней комнаты Клаша увидела человека в солдатской папахе. Он сидел на полу, держа телефонную трубку и закрыв левой рукой ухо, надрываясь кричал:
— Военно-революционный комитет? Военно-революционный комитет? Говорят от Никитских! Пришлите срочно людей и оружие!
К запаху ружейного дыма примешивался острый запах лекарств. Тяжелые аптечные шкафы стояли вдоль стен с настежь раскрытыми дверцами и с выбитыми стеклами. На грязном, затоптанном полу был рассыпан порошок, валялись белые фарфоровые банки с надписью по-латыни. Недалеко от входной двери лежал, вниз лицом, убитый красногвардеец. Из-под его плеча растекалось темное пятно — не то кровь, не то пролитый йод. Здесь же на длинной аптечной скамейке, на которой обычно посетители дожидались заказанных лекарств, возвышалась большая груда ваты, ворох бинтов и марли. Клаша схватила этот ворох, прижала его к груди и, теряя по пути бинты, выбежала вон.
Ефим Лукич, уже без шинели, сидел на земле и зажимал пальцами рану. Рядом с ним лежала винтовка.
Пуля попала ему в левую руку повыше локтя и прошла через мякоть навылет. Но Клаше казалось, что рана опасная и солдат умрет. Между пальцев у Ефима Лукича просачивалась кровь и стекала вниз по руке.
Клаша бросила бинты и вату на ящик и начала перевязывать. Руки у нее от волнения тряслись. Она сорвала бумажную обертку с бинта и кусочком ваты вытерла кровь вокруг раны. Потом выбрала самый широкий бинт и только начала его накладывать, как проклятый бинт вырвался из рук и покатился к ногам солдата.
— Ничего, дочка, навостришься, — сказал Ефим Лукич и, подняв бинт, подал его Клаше.
Наконец кое-как Клаша забинтовала руку. Повязка вышла похожей на пухлый белый шар. Забинтованная рука никак не хотела влезать в рукав шинели. Солдат накинул шинель на плечи, поднял с земли винтовку и пошел обратно на свое место.
— Вы ведь раненый, — сказала Клаша.
— Ну и что? — усмехнулся Ефим Лукич. — Чай, не насмерть.
А раненые всё прибывали. Не успела Клаша перевязать остроносого бородатого красногвардейца, что спрашивал про пулеметные патроны, как за ним пришел высокий латыш в кожанке. За латышом пришли еще двое — рабочие из Миусского парка. Клаша еле успевала перевязывать. Вскоре она в самом деле «навострилась». Правда, волновалась по-прежнему, но уже перевязывала быстро и аккуратно. Бинтов и ваты теперь у нее выходило меньше.
Неожиданно она увидела дядю Семена. Он выбежал из аптеки в одной гимнастерке и серой папахе, осунувшийся и весь какой-то черный, словно в копоти. В руках он держал винтовку.
— Федор Петрович, патроны кончились!
Миронин, который лежал в цепи, оглянулся через плечо и крикнул:
— Возьми у крыльца в мешке. В комитет дозвонился?
— Дозвонился. Обещали прислать, — ответил Семен.
«Значит, это он говорил в аптеке по телефону», — догадалась Клаша и, боясь, что дядя Семен уйдет, крикнула во весь голос:
— Дядя Сень! Дядя Сень!
Семен повернулся и, увидев Клашу, на мгновение опешил, даже раскрыл рот, но потом улыбнулся и подошел к ней:
— Молодец, Клавдия Петровна. А тетка знает?
— Я ей записку оставила.
— Ну ладно, перевязывай.
Дядя Семен схватил мешок с патронами и исчез в аптеке.
Клаша снова стала перевязывать. Ей казалось, что она очень давно ушла со Старой Башиловки к Никитским воротам. Обрывками, словно в тумане, мелькнула квартира Зуевых, кухня с завешенным окном, кастрюли на полках, услужливая слезливая тетка, злая старая барыня, капризная Надежда…