Приемным покоем служила кондитерская «Ренессанс». Сюда клали тяжелораненых. Кондитерская — большое полуподвальное помещение — была окрашена масляной небесно-голубой краской. С плафона, аляповато разрисованного гирляндами цветов и фруктов, летела босоногая красавица-богиня. Из огромного рога изобилия богиня сыпала сдобные румяные булки, баранки и пирожные. На зеркальных стенных полках кое-где стояли пустые конфетные коробки и стеклянные банки из-под монпансье.
Раненые, бледные и грязные, лежали на полу. Некоторые из них стонали. Смуглый горбоносый солдат с курчавой забинтованной головой бредил:
— Ой, слушай меня, Серго, слушай! — выкрикивал он чуть не плача.
Но слушать его было некому. С полки с конфетных коробок безучастно смотрели пухлые розовые боярышни в жемчужных кокошниках, томные девушки в длинных белых платьях с распущенными волосами. А с круглой атласной бонбоньерки самодовольно усмехался георгиевский кавалер Кузьма Крючков — краснощекий, в лихо надетой набок фуражке и с взбитым казацким чубом.
За тяжелоранеными два раза в день приезжал санитарный автомобиль. Клаша с нетерпением поджидала его. Наконец он появился. На автомобиле приехала Катя. Она была в своей синей драповой жакетке и белом шерстяном платке. Платок был такой измятый и грязный, что казался серого цвета. Через плечо у Кати висела винтовка.
Увидев Клашу, Катя не очень удивилась.
— Берегись смотри, Клавдюшка. Под пулю не угоди, — сказала она и, вдруг притянув к себе Клашу, крепко ее поцеловала.
Потом Катя побежала к Семену в аптеку, поговорила о чем-то с отцом и, забрав раненых, уехала на Новинский бульвар, где уже второй день шли бои с офицерами.
«Из винтовки стреляет, вот счастливая!» — позавидовала Клаша.
Только успел скрыться санитарный автомобиль, как снова тяжело ранили двух человек. Клаша перевязала их. На носилках раненых отнесли в кондитерскую и положили на полу за прилавком. Здесь меньше дуло, и сюда реже за-летали пули. В темном углу под прилавком Клаша нашла немного соломы. Присев на корточки перед ранеными, Клаша осторожно и ловко подсунула им солому под головы.
— Скоро санитарный автомобиль приедет и вас заберет, — сказала Клаша.
Раненые отлично знали, что автомобиль придет еще не скоро, но хотелось верить Клаше, которая волновалась и ждала этого автомобиля не меньше, чем сами раненые.
— Мы живучие — дождемся! — сказал один из них, похожий на Тараса Бульбу. — Дождемся, — повторил он тихо.
— Я навещать вас буду! — крикнула Клаша с порога.
А на улице по-прежнему стреляли. Клаша, пригнувшись, побежала к аптеке. У крыльца она увидела Миро-вина и маленького белобрысого солдата в стеганой ватной кацавейке. Он что-то рассказывал Миронину и растерянно тыкал пальцем в сторону кинотеатра.
Миронин стоял, опираясь на винтовку. Черное потертое пальто его было расстегнуто. Старенькая меховая шапка куличиком съехала набок. Миронин ругался:
— К чертовой бабушке! Они небось стреляют, когда мы своих переносим. К чертовой бабушке!
— А раз у них сестрица из окошка флагом машет, — говорил солдат и снова тыкал в сторону кинотеатра.
— Какая там сестрица! — Миронин сдвинул и без того нависшие густые брови и побежал в аптеку вместе с солдатом.
Клаша осторожно пробралась вдоль степы аптеки и спряталась за выступ дома. Отсюда ей был отлично виден театр «Унион». В угловом окне театра развевался белый флаг с красным крестом посередине.
«А где же сестра, про которую говорил солдат?»— подумала Клаша, и, точно в ответ на ее мысли, в окне рядом с флагом появилась женщина в сестринской косынке. Она подняла руку вверх и что-то крикнула. Слов нельзя было разобрать, да и сестру не удалось хорошенько разглядеть. Она тотчас же скрылась.
Клаша ничего не понимала.
— Товарищи! — раздался позади голос Миронина.
Клаша обернулась и увидела Федора Петровича. Он вышел из аптеки уже один, без солдата.
— Товарищи солдаты и красногвардейцы! — повторил Миронин.
Стрелкй повернули головы на его голос, а некоторые перестали стрелять.
— Сделаем-ка, товарищи, на минуту передышку. Но мой совет — из цепи не выходить и винтовок из рук не выпускать.
— Это что ж, товарищ начальник, перемирие, что ль? — спросил один из стрелков.
Но Миронин, ничего не ответив, снова пошел в аптеку. Солдаты и красногвардейцы перестали стрелять. Прекратили стрельбу и из театра «Упион». На улице вдруг стало непривычно тихо.
Красногвардейцы сидели на земле и занимались каждый своим делом: кто переобувал сапоги, кто закусывал, кто курил, а кто просто отдыхал, вытянув ноги, с наслаждением ощущая, что хоть на минуту можно не сгибаться и не прятаться от пуль.
Клаша, вынув из кармана жакетки кусок хлеба и картошку, начала есть. Только сейчас она почувствовала, как проголодалась.
«Может, дядя Сеня тоже есть хочет?»
Клаша побежала в аптеку. В аптеке дядя Семен с Мирониным и тремя красногвардейцами стояли около окна и не отрываясь глядели на улицу. Клаша подошла к дяде и дернула его за рукав.
— Ты чего?
— Картошки с хлебом хочешь?
— Давай.
Дядя Семен начал закусывать. Клаша выглянула в окно.
В кинотеатре «Унион» в угловом окне по-прежнему висел белый флаг с крестом.
И вдруг тяжелая парадная дверь театра медленно приоткрылась. Из нее высунулась голова офицера с большой черной холеной бородой. Клаша узнала его. Это был капитан Козлов. Капитан осмотрелся вокруг и, убедившись, что улица пуста, скрылся в подъезде. Через минуту из дверей «Униона» вышла сестра милосердия с белым флагом в руке. Это была маленькая хорошенькая женщина в черной шелковой шубке, обшитой по подолу дорогим пушистым мехом. Шубка была модная, чуть пониже колеи. Из-под шубки виднелись стройные ноги, обутые в высокие, туго зашнурованные ботинки. Осторожно и легко она пошла через дорогу с угла Никитской улицы к белому трехэтажному каменному дому, который был как раз напротив аптеки. Она шла, точно танцуя, кокетливо придерживая левой рукой отлетающую полу шубки, а в правой несла белый флаг с красным крестом.
Клаша не успела опомниться, как женщина быстро и уверенно прошла мимо, равнодушно взглянув в сторону аптеки.
— Шустрая дамочка! — сказал пулеметчик.
Сестра милосердия, дойдя до дома, скрылась в подъезде. И тотчас же из настежь открытых дверей театра показались еще двое. Это были юнкера Александровского военного училища. На белых погонах с золотыми широкими галунами четко выделялась буква «А».
Юнкера осторожно несли носилки, на которых кто-то лежал, прикрытый шинелью. Оба они, высокие, с прямыми плечами и с тонкими перетянутыми талиями, были похожи друг на друга, как двойники. Юнкера подходили уже к каменному дому, как вдруг передний споткнулся о край тротуара и чуть не упал. На минуту он выпустил из рук носилки. Носилки тяжело грохнулись на камни мостовой. Шинель с них сползла, и красногвардейцы увидели, что под ней лежал не человек, а разобранный пулемет. Тяжелая пулеметная лента, словно змея, соскользнула на мостовую.
— Так вот у вас какие раненые! Бей их, гадов! Стреляйте, товарищи! — закричал Миронин и выбежал из аптеки на улицу.
Красногвардейцы и дядя Семен схватились за винтовки. Юнкера бросились обратно в театр «Унион». Вдогонку им затрещал пулемет и загремели ружейные выстрелы. Клаша видела, как один из юнкеров, взмахнув руками в коричневых перчатках, упал поперек трамвайных рельсов. Второй, уткнувшись головой в землю, остался лежать около носилок.
— Расплатились пташки за свои замашки! — сказал пулеметчик.
Из окон кинотеатра снова высунулись дула винтовок. Опять началась перестрелка.
Глава десятая
Большевики оказались под двойным обстрелом. Почти в лоб били юнкера и офицеры из театра «Унион», а с тыла, откуда-то с правой стороны Тверского бульвара, обстреливали из неизвестного дома.