В остальном же дисциплина для тех и других была одинаково строгая. Инспектор Широков одинаково распекал и наказывал ученика с кантами и ученика без кантов за малейшее нарушение училищного распорядка. Наказания назывались здесь "взысканиями", и в канцелярии в рамке под стеклом висела таблица с длинным и грозным заголовком:
"Правила о взысканиях, налагаемых на учеников средних технических и низших училищ, утвержденные господином Министром Народного Просвещения".
Взыскания были разные - от двух часов отсидки в карцере вплоть до исключения из училища. В карцер сажали за пропуск уроков, за отсутствие форменного пояса, за оторванную пуговицу, за позднюю отлучку с квартиры, за самовольную перемену местожительства, за неявку на молебен. А исключали "за непочтительность" и "неповиновение" и, главное, за те проступки, которые не были упомянуты в "Правилах", а именно - за "политику".
Не только в училище, но даже и дома учеников не оставляли в покое: инспектор и надзиратель рыскали по квартирам и тщательно проверяли, сидят ли ученики после восьми часов вечера дома, с кем водятся, не устраивают ли у себя на квартирах незаконных сборищ.
Во всякой ученической квартире имелась особая тетрадка, в которой надзиратель оставлял свою подпись.
Если, навестив квартиру, начальство обнаруживало, что ученик имел дерзость отправиться в театр без особого на то разрешения, незадачливого театрала на другой день ожидала расправа: за три часа сидения в театре на галерке он платился пятью-шестью часами отсидки в карцере. Но ходить по театрам ребятам удавалось редко: и денег на это не хватало, и работы было у них по горло. Задавали им в училище много, особенно по черчению и математике. Если ученик не успевал справиться с работой в будни, приходилось работать и по воскресеньям и по праздникам.
Сергей проводил в училище целые дни - с восьми часов утра до восьми часов вечера. Правда, среди дня ученикам полагался двухчасовой обеденный перерыв, но Сергей жил от училища далеко - не стоило ему гонять лишние два раза чуть ли не через весь город, - тем более, что дома обед его не ждал.
Он оставался в училище и обедал в полупустой столовой, где за длинными столами пристраивались еще десять-пятнадцать человек, живших, как говорится, "у чорта на куличках". Остальные разбегались по домам, чтобы перехватить чего-нибудь поосновательнее, чем тощий школьный обед за восемь копеек.
Часам к шести вечера все учителя кончали уроки и расходились по домам. Из начальства оставались только одни надзиратели. Старый сторож садился на табуретку у входа и спокойно дремал - ему уж не нужно было ежеминутно открывать двери и кланяться.
В длинных коридорах гасили огни, и вместе с темнотой наступала тишина. Только из-под дверей чертежных классов и лабораторий пробивался яркий свет.
В чертежных негромко шуршала бумага, с легким шорохом передвигались по туго натянутым листам белой бумаги треугольники, лекала и линейки. А в лабораториях позвякивали колбы и пахло чем-то неопределенным - не то жженым пером, не то тухлыми яйцами. И в чертежных и в лабораториях было тихо. Но зато какой гул стоял в механических мастерских, выходивших окнами во двор!
Эти мастерские совсем были не похожи на классы, а скорей на заводские цехи. У каждого ученика было здесь, как на заводе, свое "рабочее место", свой станок. Приходя в мастерскую, ученики сбрасывали с себя форменные тужурки и надевали кожаные фартуки.
Сергей начал свою практику в механических мастерских с токарного станка. На этом станке он должен был поработать месяцев пять, а потом перейти к кузнечному делу, к лужению и, наконец, к сборке машин.
Еще в Уржуме в приютских мастерских Сергей славился своими ловкими, хваткими руками и быстрой сметкой. За токарный станок он стал с охотой, и дело у него быстро пошло на лад. На первых порах новички в мастерских то и дело попадали в беду: то руку порежут, то на ноги тяжелую болванку уронят, то палец зажмут в тиски. Мало того, что было больно, неудачнику влетало еще и от мастера - старого заводского слесаря, который преподавал в "механических".
- С машиной обращение надо знать, ворона полоротая, - говорил мастер. - Этак, неровен час, ты и свой нос в тиски зажмешь. У станка стоять - не в бабки играть.
Сергею не приходилось выслушивать такие отповеди.
- Этого машина любит, - кивал на него головой мастер, проходя мимо.
И это было верно. А еще вернее было бы сказать, что не столько машина любила Сергея, сколько Сергей - машину. Он не оробел перед ней в первые дни, а взялся за нее по-хозяйски. По нескольку раз в день он обтирал ее, смазывал, проверял. Станок его стоял у окна в углу. Тут же Сергей пристроил полку для инструмента, а на пол поставил ящик для отходов и пакли. Паклей полагалось обтирать после работы станки и грязные, замасленные руки.
Чуть только ученики осваивались с работой, им поручали изготовлять самые разнообразные вещи для школьных мастерских и лабораторий - сначала полегче, потом потруднее. Они сами делали и ручки для инструментов, и молотки, и масленки, и лейки, и медные ступки, и даже гидравлические прессы.
Не зря директор Грузов в одной из своих речей обещал местным заводчикам - Крестовниковым, Алафузовым и прочим - через три года дать на заводы дисциплинированную и подготовленную рабочую силу.
Крестовников, Алафузов и другие крупные казанские тузы были "попечителями" технического училища. Они знали, за что дают деньги и оборудование училищу. Одного только они не знали в те времена, а именно, что среди будущих техников и машинистов, которые учатся в Казанском промышленном училище, растет и немало будущих революционеров.
Никакой контроль, никакая слежка за чтением и поведением учащихся не мешали им устраивать незаконные сборища и передавать друг другу запретные революционные книжки.
От Арского пустыря до города было не слишком близко. Вечером по пути домой можно было вволю наговориться друг с другом. Шагая по темной дороге от училища до города, ученики промышленного - по прозвищу "масленщики" успевали поговорить о многом. В этих разговорах доставалось и школьному начальству, и городскому, и даже всероссийскому - самому царю Николаю Второму, "помазаннику божию".
Глава XXV
ЗНАКОМСТВО СО СТУДЕНТОМ
Как-то раз вечером, когда кухарка еще не начинала уборку посуды, в кухню вошел смуглый быстроглазый студент и остановился в дверях. Сергей сидел в это время у окна, склонившись над учебником физики. Он рассматривал снимок паровой машины.
Студент подошел к Сергею и заглянул через его плечо в раскрытую физику.
- Пустяковое дело, не хитрая штука, - ткнул он пальцем в паровую машину. - Вот электрический двигатель - это другой разговор.
Сергей, прикрыв учебник, с любопытством оглядел студента. Тот протянул ему руку.
- Давайте знакомиться - Владислав Спасский, студент физико-математического факультета.
Так Сергей в первый раз в жизни познакомился с настоящим студентом. Владислав стал часто заходить к нему на кухню. Иногда он приносил с собой сложные, трудные чертежи и объяснял Сергею устройство всяких машин. Оба любили машину и не могли спокойно разговаривать о таких замечательных вещах, как цилиндр, ротор, статор, валы и прочее. За разговором они иной раз забывали о времени.
Старуха-кухарка ворочалась за печкой и ворчала на них:
- Ученые люди, а совести нет. Гудут и гудут, что шмели...
Но "гудели" не только Сергей и Спасский. По вечерам в трех комнатах, которые Людмила Густавовна сдавала студентам, было людно и шумно.
В одной комнате читали и цитировали римское право, в другой обсуждали только что слышанную лекцию, в третьей играли на гитаре и пели.
Но настоящий Содом и Гоморра, по выражению кухарки, начинался, когда все жильцы собирались вместе в самой просторной комнате, - у Леньки Стародуба.