Он распрощался с Владиславом Спасским и остальными жильцами-студентами и забрал свою корзинку.
У Людмилы Густавовны было во время прощания такое обиженное лицо, словно это ей, а не ее угловому жильцу отказали от квартиры.
Переехать и устроиться на новом месте Сергею было гораздо проще, чем получить на это разрешение.
Рядом с двумя гвоздями, на которых висели тужурки и шинели Асеева и Яковлева, Сергей вбил третий гвоздь для своей шинели.
В угол, где стояли две корзинки, он поставил третью.
Всё было готово. Только спать Сергею было не на чем. Асеев предложил сдвинуть вместе обе железные койки, свою и Яковлева, и посредине положить Сергея.
Это было бы, пожалуй, и не плохо, если бы кровати были немного пошире, а железные края у них не такие острые. Кроме того, у одной из кроватей давно не хватало ножки, и ее подпирал деревянный чурбак.
- Лучше уж я на полу лягу. Это понадежнее будет, - сказал Сергей.
Так и порешили. Соорудили на полу между столом и окошком постель, и Сергей улегся, вытянувшись во весь рост. Этого удовольствия он себе не мог позволить, пока жил в коридоре у Людмилы Густавовны Сундстрем и ютился на старом сундуке.
Глава XXIX
ЖИЗНЬ ВТРОЕМ
На новом месте Сергею жилось хоть и по-прежнему впроголодь, но зато свободно. Заниматься можно было до поздней ночи. В комнату, где жили втроем Сергей, Асеев и Яковлев, не приходила квартирная хозяйка, не высчитывала, на сколько копеек выгорело в прошлый вечер керосина.
Керосин они покупали сами, и бегали за ним все трое по очереди на угол, в москательную лавку.
Спать на полу Сергею пришлось недолго. Из четырех досок и четырех поленьев он сколотил себе широкий и длинный топчан, на котором можно было лежать, вытянув ноги.
Из того, что было в комнате Сергею понравился больше всего стол для черчения. Работали за ним втроем, и всем хватало места.
По правде сказать, этот огромный стол, неизвестно как сюда попавший, никогда не предназначался для черчения. Это был портновский стол, весь покрытый следами каленого утюга.
По вечерам товарищи зажигали лампу под самодельным абажуром и, положив на стол три чертежных доски, дружно принимались за работу, то напевая, то насвистывая.
Работали старательно и терпеливо. Преподаватель черчения Жаков был очень строг и требовал, чтобы на чертеже не было ни единой помарки, ни единого пятнышка.
Асеев был неряхой и часто оставлял на блестящей ватманской бумаге оттиски своих пальцев. Поэтому его карманы были всегда набиты обмусоленными, стертыми резинками, но и они мало помогали делу, а только еще больше пачкали бумагу. Приходилось прибегать к последнему средству - к хлебному мякишу. Специально для этой цели товарищи через день покупали в булочной полфунта ситного.
При покупке обязательно просили у приказчика, чтобы тот отвесил им не горбушку, а серединку. Хрусткие, поджаристые корочки товарищи съедали по дороге из булочной, а мякиш делили на три равные части и берегли, как зеницу ока.
У Асеева ситный кончался раньше, чем у всех. Половина у него уходила на подчистку пятен, а другую половину он незаметно для самого себя съедал, отщипывая кусочек за кусочком. Когда от мякиша у него оставались одни только крошки, он начинал приставать к Сергею и просить у него взаймы кусочек ситного.
- Опять съел? - удивлялся Сергей.
- Съел, - признавался Асеев. - Уж очень он сегодня мягкий и вкусный, чорт бы его побрал!
Для товарищей белый хлеб был лакомством.
- Последний раз даю, - предупреждал Сергей и, отломив от своей доли кусок, протягивал Асееву.
- Дай еще, - снова просил Асеев через полчаса. - На что тебе нужен ситный? У тебя чертежи и без того чистые выходят.
Товарищи вместе чертили, вместе решали геометрические задачи. А утром они втроем отправлялись на Арское поле, в училище. За разговорами дорога казалась короче.
Сергею жилось теперь гораздо веселее, чем прежде. Одно только беспокоило его: надо платить за учение, а денег нет.
Сергей подал прошение в педагогический совет Казанского промышленного училища и со дня на день ждал ответа.
Прошение было не многословно.
Много точно таких же бумажек поступало каждое полугодие в совет училища. Писались такие прошения одинаково - по форме:
"В Педагогический Совет
Казанского промышленного училища.
Ученика низшего механического
училища Кострикова Сергея
Прошение
Не имея денег для взноса платы за право учения в Казанском промышленном училище, честь имею покорнейше просить Педагогический Совет Казанского промышленного училища освободить меня от вышеупомянутой платы".
Второе прошение Сергей подал в Общество вспомоществования нуждающимся учащимся. Это прошение тоже было написано по форме. Сергей просил "оказать ему помощь в виде денежного единовременного или ежемесячного пособия".
В Обществе на его прошении написали: "На три месяца 5 рублей с февраля. Очень б. Ничего не получает. На что живет, неизвестно".
Буква "б" означала слово "беден".
- Нечего сказать, помогают учащимся! - со злостью сказал Яковлев. Отвалили пятерку в месяц - и отделались. На еду тебе с грехом пополам хватит, а сапоги чинить на что будешь?
Но когда Сергей пришел получать пособие, сердитый и сонный секретарь объявил ему, что деньги он будет получать только два месяца.
- Так на заседании постановили. Два месяца по пятерке. Читайте протокол.
И секретарь ткнул пальцем в развернутый лист бумаги, где в длинном списке "нуждающихся" Сергей нашел и свое имя, выведенное круглым канцелярским почерком.
Сергей прочитал протокол, получил пятерку и молча вышел из канцелярии "Общества".
Он думал об одном, как бы только протянуть ему этот год. А на следующий год он постарается обойтись без всяких попечителей и "Обществ". Пойдет на практику куда-нибудь на завод или в ремонтные мастерские.
Конечно, не плохо бы и нынешним летом подработать денег на зиму. Только возьмут ли первоклассника? Если бы взяли - он пошел бы с радостью. Всё равно летом ему ехать некуда, да и не на что. К бабушке Маланье не поедешь, она сама еле-еле концы с концами сводит. В приют тоже не поедешь. Польнер не отвечает ему ни на одно письмо.
Может, он уже давно и приютским-то не считается? Нет, нужно надеяться только на свои руки!
* * *
К весне Сергей заболел.
Он долго не хотел поддаваться болезни. Захвораешь - сляжешь. А если сляжешь, - значит, не будешь ходить в училище. Сейчас для Сергея это было немыслимо.
Разве можно заболеть, когда педагогический совет еще не дал ответа, освободит ли он от платы Сергея или уволит из училища? Нельзя поддаваться болезни, нельзя пропускать уроки. Надо каждый день бывать в мастерских и лабораториях, надо учиться на круглые пятерки.
Но как ни крепился Сергей, а лихорадка делала свое дело. Его потягивало, знобило и трясло. Все одеяла и шинели, которыми укрывали Сергея товарищи, не могли его согреть. Не помогал и крутой кипяток, хотя Сергей, обжигаясь, глотал по пяти стаканов чая подряд.
- У нас здесь редко кто лихорадкой не болеет. Такой уж город гнилой, говорил Сергею старичок-дворник. - Как весной в половодье Волга разольется, так и затопит низкие места. До пол-лета сырость не просыхает - чистое болото. А для лихорадки сырые места - самое раздолье.
- Нужно бы тебе, парень, чаю с малиной выпить, в баню попариться сходить! - кричал дворник вдогонку Сергею, когда тот утром выходил из дверей с чертежами и книжками.
- Ничего, дедушка, и так пройдет! - отмахивался Сергей. - Ляжешь, да и разлежишься.
И он не пропускал ни одного дня ученья.
Желтый, осунувшийся, дрожа от озноба, он просиживал в классе от первого урока до последнего, а однажды даже отправился с экскурсией на парафиновый завод. Но по дороге ему стало так плохо, что Асееву и Яковлеву пришлось вести его под руки.