Сад был пуст, ни души… Неожиданно из лопухов, разросшихся у забора, высунулась озорная рожа дружка Фешки Кожевникова. Сорванец лукаво подмигнул и взмахнул рукой: в воздухе взметнулась веревка, к концу которой была привязана крыса. Пасть, усаженная белыми острыми зубами, мелькнула перед Митиным носом. Спящий проснулся… Комнату освещала луна. За окном монотонно стрекотали кузнечики. Ночная бабочка сидела на подушке, на крыльях белело по три пятнышка. Осторожно взяв, Митя выпустил её в форточку.
Лес
Фешка, идя из деревни Чукманка, через болото пробирался на хутор. Вода промочила лапти и онучи. Порой она добиралась до колен, но выше ноги остались сухими. «Нынче и на этом болоте не глубоко. Жара воду выпарила, а то брёл бы в ней по пояс…», – подумал парнишка, который двигался вперёд, привычно нащупывая брод палкой. Окрестный лес его не страшил: почти каждую осень он, вместе с отцом, тобольским кузнецом Северьяном Кожевниковым, собирали здесь клюкву. С ними ходил по ягоды здешний крестьянин Серафим, крёстный Фешки.
Сегодня спозаранку Северьян разбудил спавшего на полатях сына:
– Вставай, Феоктист! Поедешь утром в Чукманку, а оттуда пойдёшь в лес к Тарасу Федоровичу Галкину (вымышленный, обобщенный персонаж повести – А.Н.).
Лучшего дела отец придумать не мог! Путешествие на займище приятно нарушало привычное течение городской жизни. Тарасом Федоровичем звали пожилого коренастого человека по фамилии Галкин. Он был одним из тех «лесовиков», о которых шептались обыватели, имея о них страшное и преувеличенное представление. В действительности, Тарас Галкин собрал вокруг себя всего десяток-другой беглых крепостных, которые выбрали его своим предводителем. Сам он называл себя казаком и говорил, что его предок пришёл в этот край с дружиной легендарного Ермака.
– Дорожка тобой уже протоптанная, – говорил Северьян, напутствуя сына перед дорогой. – До Чукманки подвезёт свояк. У него обоз в ту сторону идёт. В деревне ступай к крёстному – Серафиму, отдохнёшь, поешь. Вместе с ним переправишься через болото. От проводника не отбивайся, иди след в след. Понял? А как брод кончится, вас на бережку встретят и спросят: «Нет ли хлеба с салом?» Отвечай: «Съели, только корочка осталась». Дальше всё будет ладно: о тебе позаботятся. А Серафим пусть к себе в деревню ворочается.
Отец проводил Фешку до базарной площади. На её краю стоял обоз с гончарным товаром, готовый отправиться в путь. Кузнец перетолковал с возницей и посадил сына в телегу. Подводы тронулись. Северьян крикнул вслед:
– Счастливо, сынок! Ждать буду!
Затарахтели колеса по дощатой мостовой, потом пылили по тракту, убегавшему на восток от города. Вот справа от дороги и деревня Чукманка! Здесь, попрощавшись с молчаливым возчиком, парнишка направился к крёстному.
Серафим сидел во дворе на толстой чурке и дробными ударами молотка утончал лезвие косы. Увидев гостя, он прекратил работу и повёл Фешку в избу. Его жена Марфа покормила юного гостя щами и овсяным киселём, налила кружку молока. Хозяин, потягивая чай с блюдечка, расспрашивал о городской жизни и, между прочим, полюбопытствовал:
– Провожать тебя, Феоктист, через болото или сам пойдешь? Наши деревенские там нынче запросто бегают: воды-то мало…
– Зря одного пускаешь, – проворчала Марфа. – Случись что, не оправдаешься…
– Что может случиться? – спросил Серафим – Он брод знает. Верно, парень?
– Ага! – кивнул тот.
– Весь в отца! – довольно воскликнул крёстный и продолжил, – мне пойти – раз плюнуть, хоть до самого займища. Но косить пора: трава перестоялась. С версту провожу тебя, до покоса… От заломленной осинки болото начнётся. Держи путь на высокую сосну. Прихвати палку и нащупывай брод…
Они вместе дошли до ручья, на берегу которого собирался косить Серафим, и простились. Впереди расстилалось болото. Справа оно переходило в озеро, а слева вздымался лес. На мшистых кочках грела бока розовая, копившая сок клюква. Там и тут росли крупные подберёзовики. Из травы выпорхнула тетёрка, метнулась в сторону и припала к земле. «От гнезда уводит», – догадался Фешка, но не стал искать птичий домик: торопился. Он прыгал с кочки на кочку, брёл по мягкому мху, уже не ступая по холодной воде.