Мальчик как мальчик [litres]

В настоящих бриллиантах на гладкой шее.

– А что он может? – спросила Светка.

– Не спеши, – посоветовал я. – Вы сначала познакомьтесь.

Ты привстал и пожал светкину руку. «Митя», – пискнул тихонько. Лучше бы вообще молчал.

– Дмитрий Меньшиков, – досказал я за тебя. – Даже псевдоним не нужен.

– И правда, как поэтично, – усмехнулась Светка. – Может, прочтете нам что-нибудь, Дмитрий? Поэтическое, а? Вы же у нас Поэт Бездомный. А не хрен собачий.

Ты вздрогнул.

Тогда я сделал вот что: поднялся на ноги, пригладил светкины волосы и улыбнулся. Такой прием всегда ее обезоруживал. Удивительно, но Светка до сих пор любила меня. Это была разновидность импринтинга. А может, привычка свыше (именно так я и понимал грустную фразу Пушкина). Мы до сих пор думали, что всегда можем вернуться друг к другу. Пусть это и было иллюзией.

Успокоив Светку, я поглядел на тебя.

Ты уже умел понимать мой взгляд. И успокоился тоже.

– Я могу прочитать стихи, – сказал ты. – Хотите?

Светка пожала плечами. Ты встал и отодвинул кресло. Легко откинул прядь со лба (Светка прищурилась). Приложил палец к переносице, будто вспоминал текст. Провел ладошкой по лицу и неуловимо изменился – стал совершенно питерским интеллигентным мальчиком, каким никогда и не был.

И начал читать – небыстро и негромко:

Я должен быть всегда один.
Держись подальше от меня.
Пригревшись на моей груди,
спит ядовитая змея.

Она проснется как-нибудь,
как только станет потемней.
Она прикажет мне уснуть,
чтобы убить меня во сне.

Я следил за тобой с сомнением. Ты читал нараспев, и стихи звучали в моей голове, накладываясь на неясную мелодию. У тебя было безупречное чувство ритма. Слова можно было не слушать, но я делал над собой усилие:

Всю ночь по улице моей
неслышно бродит белый волк,
и в тусклом свете фонарей
я мог бы разглядеть его.

И воет ветер за окном,
сова уселась на карниз,
и я сходил бы за вином,
да вот боюсь спускаться вниз.

Да, очень по-питерски, подумал я. Как-то слишком знакомо. Я вспомнил юность. Друга-однокурсника в студии на Владимирском. Горели свечи, и кто-то уже пошел за вином в магазин на углу. Мы были последним поколением, которое застало ночную торговлю бухлом.

В моей квартире есть скелет,
он спрятан глубоко в шкафу.
Ему всего шестнадцать лет,
порой мы курим с ним траву.

Вот если б я тебя имел,
то посадил бы в этот шкаф
и доставал, когда хотел,
и безусловно был бы прав.

Здесь Светка еле заметно улыбнулась. Ты же опустил голову, и твои глаза блеснули из-под челки:

Ведь я любил тебя одну
и не хотел делить ни с кем.
Теперь я не могу заснуть,
и лунный свет на потолке.

А там, на кухне, день за днем
из крана капает вода.
И мне сходить бы за вином —
и всё устроится тогда.

– Чье это? – спросила Светка, помолчав.

– Не знаю. Слышал когда-то давно. Еще в театралке.

Светка хмыкнула. Она не осталась равнодушной, я видел. В этом и есть одноразовая магия стихов – в пульсирующем сигнале, проникающем сквозь барьеры жизненного опыта. Возникающий резонанс не зависит от качества сигнала.

– А ведь это похоже… – начала Светка. – Это похоже… в общем, теперь я поняла, почему он тебе понравился.

– Понятия не имею, почему, – сказал я. – Никогда от него стихов не слышал.

Ты так и стоял, понурившись. «Не жмись, Есенин, – приказал я беззвучно. – Ну-ка, заканчивай».

Уловив сигнал, ты поднял голову и улыбнулся.

– А теперь станцуй, – попросила Светка.

Не трогаясь с места, ты смотрел на меня. Легонько развел руками, будто в недоумении. Жест получился мимолетным, скользящим, неосмысленным. Примерно как на гифке с удивленным Джоном Траволтой. Увидев это, Светка засмеялась.

– Не надо ничего, – сказала она. – Ты уже на проекте. Сергей ошибается редко… и потом, для твоей роли ничего особенного и не требуется.

«Как бы не так, – подумал я. – Мы перепишем сценарий».

* * *

Сцена была превращена в станцию метро. Даже буква «М» присутствовала – как символ. Впрочем, эта метровая «М» отчего-то была перевернута и больше напоминала «W». Что это означало, зритель мог догадаться сам.