Из кучи — его, Тасса, кучи! — нарушая невесомую гармонию листвяной пирамиды, выбрался помятый мужчина неопределённого возраста с опухшим коричневым лицом, покрытым седой щетиной, с непропорционально длинными руками, в заношенной, растянутой на коленях и локтях одежде. Незнакомец выпрямился с каким-то хрустом, и Тасса обдало волной ароматов давно немытого тела, отрыжки, табачного дыма и мочи. Мальчик невольно поморщился, но не отступил. Мужчина посмотрел на него пронзительно-синими глазами и произнёс осипшим голосом, в котором смешались раздражение и печаль:
— Пацан, ты чуть не разбил баттл лучшего на всём Восточном побережье виски…
— А ты чуть не разбил мне… То есть твоя бутылка, — Тасс покосился на пострадавшее место. — Знаешь, это не очень приятно!
Он вспомнил, слова отца, что люди пьют виски, пытаясь унять боль. Ничего себе! Да от виски тоже боль ещё какая!
— Прости, чувак, — сказал незнакомец из кучи листьев, скребя себе подбородок с треском, напоминающим пение цикад. — Еда какая-нибудь есть?
Тасс извлёк из кармана остатки сандвича с арахисовым маслом, облепленные крошками и песчинками. Ровно посередине в хлебный мякиш был вдавлен блестящий стальной шуруп. Мальчик отлепил его, взвесил в ладошке и, шумно вздохнув, протянул сандвич бродяге. Тот сграбастал угощение своей огромной заскорузлой лапой, оглядел блуждающим взором окрестности и шаркающей походкой, слегка покачиваясь и как бы ввинчиваясь в землю, побрёл к поляне ликующих святых. Там он вольготно расположился на лежащем на земле бревне и уже собирался отхватить изрядный кусок сандвича своими жёлтыми, но на удивление крепкими зубами, как взгляд его непроизвольно поднялся и упёрся в лицо Тасса, который стоял прямо перед ним руки в боки, уставившись на нового знакомого большими любопытными глазами.
— Иди, пацан, отсюда, — унылым голосом сказал бродяга. — Иди поиграй где-нибудь.
Тасс помотал головой.
— Иди, говорю. Не видишь, я выпить хочу?
— Ну так и пей! — ответил мальчик, выковыривая носком кроссовки камешек и подкидывая его вверх.
Бродяга потряс перед лицом Тасса «Дикой индейкой».
— Я при детях не пью, парень, — сказал бродяга. — Это неправильно.
— Почему?
Мужчина протяжно вздохнул и поставил бутылку на землю у своих ног. Он откусил добрую половину сандвича и принялся неспешно, как корова, жевать.
— Как тебя зовут? — спросил Тасс, присаживаясь рядом.
Из груди мужчины вырвалось нечто, напоминающее стон.
***
Его звали Вэл, он был хобо: мотался по стране в железнодорожных вагонах, в основном в товарняках. Ближе к зиме постепенно смещался на юго-запад и завершал цикл в Калифорнии. Когда кончались деньги, устраивался на сезонную работу. Если же какая-нибудь фермерская жена или домохозяйка заявляла, что платить ей нечем, Вэл соглашался поработать за санвич или миску горохового супа, никогда не пытался просочиться в дом, а смиренно ждал на заднем дворе, свесив по бокам тощего жилистого тела свои заскорузлые коричневые руки. Это обычно подкупало, и женщины часто давали ему в дорогу куриную ножку, завёрнутую в фольгу, или пару сваренных вкрутую яиц, или домашний пирог с ревенём. Иногда в ясные жаркие дни ему позволяли постирать и высушить свои вещи, и тогда Вэл на несколько часов располагался за домом: лежал на каком-нибудь продавленном старом рыдване в трусах-боксёрах и ветхой майке, неспешно курил, думал о своём да почёсывал за ухом старого беспородного пса — непременного обитателя подобных дворов, лежащих в стороне от современных городских центров, парков и стадионов для игры в бейсбол. Вэл любил собак, и собаки это чувствовали.
В хорошие дни Вэл старался выглядеть более-менее прилично: мылся раз в неделю, обычно в благотворительных центрах при баптистских или методистских церквях; брился каждые три дня опасной бритвой, которую вместе с помазком, мылом и чашкой держал в своём рюкзаке завёрнутой в чистую тряпицу; иногда даже чистил зубы; стирал бельё, когда подворачивался случай. Пахло от него хозяйственным мылом, залежавшейся в коробках, но чистой одеждой, часто — псиной.
Но бывало, что Вэл срывался. От таких дней в его памяти сохранялись лишь конец и начало. Сперва Вэл покупал несколько бутылок «Дикой индейки» и одну выпивал, не закусывая, прямо возле супермаркета или лавочки. Через несколько дней он обнаруживал себя там, где не собирался быть, — помятым, с изрядно отросшей щетиной и грязью под ногтями, часто с царапинами и кровоподтёками, в ореоле запахов мочи, перегара, рвоты и отчаяния. Голова раскалывалась, и каждый, даже тихий, звук будто вбивал в неё гвоздь. Тогда Вэл искал возможность отлежаться в каком-нибудь тихом уголке, затем похмелялся, неспешно размышляя, кто он такой, где находится и есть ли в жизни хоть малейший смысл. Крупинки смысла обычно отыскивались, и Вэл шёл на поиски церкви, в которой можно было бы получить бесплатный обед, помыться и выспаться на чистом белье — само собой разумеется предварительно послушав проповедь и поучаствовав в душеспасительных беседах.
На этот раз Вэл очнулся в медленно трясущемся товарном вагоне, на жидкой кучке соломы, в какой-то подозрительно пахнущей луже, бережно прижимая к груди непочатую бутылку «Дикой индейки». Вэл поднялся, широко расставив непослушные ноги, слегка отодвинул деревянную дверь вагона и понял, почему состав замедлил скорость. Поезд проходил неширокую пологую впадину, за которой начинался долгий подъём. Надо было прыгать, тем более что именно здесь шла граница одного из бесчисленных захолустных городков Новой Англии, а дальше тянулись фермерские угодья и пустыри, усеянные камнем. Вэл с поразительной ловкостью выскочил из дребезжащего товарняка, дошёл до леса на окраине, зарылся в кучу сухих кленовых листьев и провалился в сон, обнимая драгоценную бутылку.
Следующим, что зафиксировал мозг бродяги, было вторжение в кучу листьев чего-то упругого, крепкого, костлявого и прыгучего, в конце концов оказавшегося десятилеткой с блестящими от любопытства глазами, раскрасневшимися щеками и волосами, торчащими во все стороны. Вэл не любил и опасался мальчишек, но он также хорошо их знал. И он готов был поклясться, что этот доставала, родившийся с шилом в заднице, никуда не уйдёт, пока не получит ответа на все свои вопросы.
***
Наверное, Вэл рванул бы когти, как только любопытный пацан свалил бы домой ужинать, или смотреть телек, или гамать, или листать комиксы, или что они ещё там делают в своих отдельных комнатках на втором этаже с кроватью в виде гоночного автомобиля, постельным бельём с изображением супермена и постерами с человеком-пауком на стенах. Но планы Вэла столкнулись с двумя почти непреодолимыми препятствиями. Во-первых, пацан с дурацким именем Тасс (конечно, родителям теперь позволено называть своих отпрысков как заблагорассудится, и ни церковь, ни общество, ни Конституция им не помеха — Вэл встречал во время своих путешествий и юного Люцифера, и Чубаку, и Бигбанга, и Сингулярия), короче, этот Тасс, это шило в заднице, никуда не собирался уходить и не успокоился, пока не построил своему новому знакомому шалаш над ворохом кленовой листвы и не взял с него обещания быть на этом самом месте завтра утром, причём Вэлу пришлось поклясться собственной шкурой.