– У нас небольшое семейное разногласие, – объяснила я его семье. – Я хотела отпраздновать пятилетие нашего брака каникулами на Карибах, в компании нашего прелестного сына, а также пристройкой бельведера – в честь повышения банковских доходов Джереми. А он пожелал развестись со мной, съехаться с телеповарихой по имени Одри – пардон, Пудри – и двинуть с ней, блин, в Америку, где у нее будет больше телевозможностей. Она даже не с настоящего телеканала. С кабельного. Ну и, что уж тут, маммограмма этой дамы – возможно, самая блестящая ее экранная работа. Я того и гляди опять стану оптимисткой, ничего удивительного.
– Свидетельство о рождении моего мужа – покаянное письмо с фабрики презервативов, – говорила я нянечке, молочнику, социальным работникам, банковскому клерку...
А наедине с собой выла так, что хоть сердце выноси. Я стенала. Меня трясло с головы до ног, как собаку, истерзанную осами. По ночам я грызла подушку и сворачивалась в клубок – в припадках «если-бы-да-кабы» и презрения к себе. Если б я была к Джереми внимательнее. Если бы Мерлин не родился с аутизмом. Если бы я вообще не забеременела, уж раз на то, блин, пошло. Если бы я не позволила Мерлиновым делам просочиться в наши отношения, в наш смех, в нашу любовь. (Поверьте, ни одному мужчине не удастся разбудить женщину, которая прикидывается, что спит. Даже если врубить хэви-метал через колонки прямо ей в ухо.)
Я написала Джереми, сказала, как мне все это. Пообещала пройти кулинарные курсы и никогда больше не воспринимать пожарную сигнализацию как кухонный таймер. «Я осознала, что “бланманже” не есть высочайшая точка французских Альп», – уверяли его мои эсэмэски. Я пекла йоркширские пудинги. Вылизала дом сверху донизу. Я умоляла о прощении. Предлагала родить еще одного ребенка. Я заклинала его к нам вернуться. Поначалу я была уверена, что он вернется, пыталась выманить его из насупленной молчанки: «Я бы ответила на твое письмо раньше, если б ты его прислал». Но, проходив пару месяцев при полном макияже и в шелковом белье – на случай, если он вдруг явится, – поняла, что все это стало попахивать мисс-хэвишемистикой[17]. Меня подмывало ходить по дому в пожелтевшем и дырявом свадебном платье, плести косы и пускать слюни...
Только на нервный срыв не оставалось времени. Мерлина я на пять дней в неделю сдала в местный детсад, а сама вернулась работать на полную ставку. Одиночное материнство означало мое прибытие на работу в 8.55 и отбытие в 15:30 (уволить меня не могли, поскольку это и был договорной минимум), однако мои коллеги оценивали мою работу как «довольно паршивую». Увлеченные педагоги ведут актерские занятия или шахматный клуб во внеклассные часы и подают затем на повышенную квалификацию; с моим стажем я уже могла бы на это претендовать. Да, я заинтересованная в карьере женщина, сообщала я всем и каждому, но мой совет современным молодым женщинам таков: инвестируйте по старинке и получайте в наследство побольше гостиниц. Я забросила мысль писать роман. Для чего? Я и так живу в романе.
Дома я начала совершенствоваться в ремесле «сделай сам». Ну... в общем, успешно, если не считать импровизированной «химии» на голове после необъяснимого короткого замыкания. Я научилась делать всю работу по дому вдвое быстрее. Среди прочего освоила атлетический трюк по смене простыни, пододеяльника и проветриванию матраса, и все это – не разбудив Мерлина. Великомученическое домохозяйствование занимало почти все мои дни. Я стала звать себя Святой Люси Лэмбетской. Практически заняла очередь на примерку нимба.
Жизнь с Мерлином за вычетом Джереми превратилась в клей. Продираться сквозь нее требовало усилий – как плыть под водой против течения. Второй по популярности среди меня опыт материнства – разговоры с садовскими воспитателями Мерлина о его успехах в учебе (первый – постоянно втыкаться в пылесос большим пальцем на ноге, до полного некроза). В стремительной последовательности Мерлина отчислили из трех садиков – Монтессори, «Уверенного старта» и «Крохотули». Когда бы ни звонил телефон, я закаляла себя для прослушивания одной и той же фразы очередного воспитателя Мерлина – всего пяти слов: «Вы не могли бы заскочить?» Когда бы меня ни призывали в директорскую детсада, печаль тяжелее зимней шубы ложилась мне на плечи. Выяснялось, что воспитатели Мерлина требовали жалованья за несение службы, приравненной к боевой. Казалось, педагоги по всей стране выбрали моего сына Самым Нежелательным Ребенком в Классе.
17
Мисс Хэвишем – старая дева, не снимающая подвенечное платье, героиня романа Чарлза Диккенса «Большие надежды» (1860).