Как-то определить свойство улыбки бюрократессы не представлялось возможным, но Ла–я – с этим своим произносимым тире – могла же прозреть сияющие глубины сквозь непоседливую поверхность сознания моего сына, а? Однако бесцветное тесто ее лица и холодный безразличный взгляд давали ей блестящий шанс на роль второго плана в фильме «Зомби съел моего ребенка».
– Ну что же, спасибо, что пришли, – произнесла она и взглянула на моего сына как на плод загадочного научного эксперимента. – По вашему поводу состоится межведомственное собрание, и мы сообщим вам, как только решение будет принято.
По опыту учительства я знала, что «межведомственное собрание» – это сборище Важных Персон, которые считают, что нельзя ничего поделать в одиночку. И на этом сборище они вместе решают, что ничего поделать нельзя.
– Мы можем участвовать в собрании? – спросила я.
– Нет, боюсь, что нет, – ответила она так, будто это папский эдикт.
– Почему? Даже убийцам дозволено присутствовать на слушаниях.
Ла–я не привыкла к родительскому панибратству. Ее взгляд скользнул по мне, как холодный яичный желток.
– Вам не кажется, что обсуждение вашего сына в его присутствии нанесет ему эмоциональную травму? – Она многозначительно глянула на результат научного эксперимента.
Мерлин выпрямился с примороженным достоинством, подобающим анатомическому препарату.
– Эмоциональная травма – это ваше исключение нас из процесса принятия решения.
Я тоже глянула на сына. Казалось, само лицо его было ему в тягость. Он мучительно перекомпоновывал черты, складывал их то в улыбку, то в сосредоточенность, словно упражнялся в гуманоидности.
– Допустим, я могла бы прийти одна, – уступила я.
Нос Ла–и, довольно увесистый и слегка изрытый, явно впал в ажитацию.
– Мы регулярно сталкиваемся с ситуацией, когда матери занимаются самостоятельной диагностикой, и это не только не увеличивает ясности, но само по себе является причиной отставания развития у ребенка. Может, причина в вашем разводе? Поведение мальчика может быть простым следствием родительской халатности, – снизошла она до объяснений, слегка приправленных злорадством. – И это, в свою очередь, поднимает вопрос защиты ребенка... – добавила она грозно, подавшись всем своим – и немалым – весом вперед. Для женщины футов в двадцать пять такая биомасса была бы в самый раз.
Мне потребовалось все мое хладнокровие, чтобы не забить ее до смерти каким-нибудь плюшевым бегемотиком.
– Слушайте, я сама – учитель, – взмолилась я, сдерживая тошноту от собственного просительного тона. – Переполненный класс вынуждает приспосабливаться. Дети с аутизмом сложные. Внедрение их в обычную школу не дает результатов. А получить поддержку не проще, чем выиграть в почтовую лотерею.
Но одного того, что мы белые, средний класс, оказалось достаточно, чтобы спустить нас в самый низ ее списка. Я с горечью подумала: какая жалость, что я не одноногая лесбиянка-эпилептичка и агорафобная инуитка, которая, ко всему прочему, еще и боится высоты.
– В Великобритании два миллиона детей, и каждый пятый – с особыми нуждами. – Взгляд на часы означал, что наше время истекло. – Коалиционное правительство считает, что многие из этих детей как труднообучаемые определены ошибочно – для того, чтобы улучшить показатели школы по оценкам, заручиться лучшим финансированием и покрыть скверное преподавание.
Я пропустила этот намек мимо ушей, и тогда она поднялась из-за стола и распахнула дверь.
– Зачастую проблемы детей коренятся в семейных разладах, – холодно заключила она. Эта женщина умела профессионально кривить губы.
В коридоре за дверью нас ждал ряд пустых кресел вдоль стены – как расстрельная команда. После собеседования я просидела, совершенно сдувшись, минут десять, не меньше. Несомненно, новая усовершенствованная любовница моего мужа Одри не потратила бы это время впустую и сделала бы 200 приседаний и 3010 отжиманий от скамейки, но я лишь глядела, как мимо ходят другие отвергнутые матери. У каждой был тот узнаваемый бодрый взгляд, какой присущ облыжно осужденным на пожизненное заключение в конголезской тюрьме. День выдался мрачный и серый, как кладбище. Из-за двери Ла–и доносился неразличимый шелест голосов, решающих судьбу моего сына. Отчаяние подкатывало к горлу. Я подвела Мерлина. В части родительства мне бы стоило носить бумажный колпак с надписью «Стажер».
За четыре недели ожидания бюрократического вердикта я так, знаете ли, расслабилась, что трусы меняла примерно каждые полчаса. Пока мы ждали вожделенного места, минуты ползли мимо на четвереньках, моля о воде.