– Давно это было?
– Первый раз я обратил на нее внимание еще весной.
– Опишите ее, – попросил я.
– Я видел ее издали, – ответил бригадир и после секундного колебания добавил: – Блондинка. Лет девятнадцать. И в руках цветы. Каждый раз полевые ромашки...
– Остановка «Минутная», – объявил водитель автобуса. – Прошу подготовиться к выходу.
Я отвел взгляд от окна и начал пробираться к передней площадке.
У входа на кладбище маялся Логвинов. Видимо, ждал он давно.
– Опаздываете, Владимир Николаевич. Панихида началась.
– Где Сотниченко?
– Уже там. Юрия пока не видно.
Мы прошли через узкие воротца, у которых висели образцы траурных табличек и приглашение пользоваться услугами соответствующего бюро. На аллею падала густая тень. Под ногами приятно шуршал гравий.
– Значит, говоришь, муха не пролетит? – не выдержав, спросил я.
Логвинов понял, о чем я говорю, но, по-моему, ему не стало стыдно.
– А вы проверку решили устроить? У вас, что, Владимир Николаевич, ручки не было? – невозмутимо спросил он. – Попросили бы – я свою мог одолжить.
– Как это понимать?
Он протянул мне сыроватый еще снимок, и я снова порадовался, что Зина не видела, как элегантно выглядит ее супруг, когда перелазит через чужие заборы. Да и дочь вряд ли пришла бы в восторг от спортивной выправки отца.
– Есть еще, – сообщил он и поинтересовался: – Показать?
– Не надо, – буркнул я. Если у меня и было какое-то желание, связанное с фотографиями, так это чтобы их вообще не было.
Мы прошли мимо маленькой и нарядной кладбищенской церквушки. На ее крыше, рядом с главным куполом, блестела на солнце новенькая телевизионная антенна. Обогнув церковь, мы вышли к заасфальтированному пятачку, где толпились люди.
– Постоим здесь, – сказал я, когда мы подошли настолько близко, чтобы слышать и видеть то, что происходит у могилы.
– ...Иван Матвеевич был строг. Но все мы знаем, что по отношению к себе он был неизмеримо строже. И еще мы знаем, что его требовательность была основана на обостренном чувстве справедливости, верности делу, которому он посвятил всю свою жизнь...
– Кто это говорит? – спросил я.
– Ректор, – ответил Логвинов.
Среди присутствующих, а их было не менее ста человек, были и молодые люди – они пришли прямо с занятий; с портфелями и сумками, с зажатыми под мышками учебниками, – и более пожилые, те стояли ближе к оратору. В глаза бросалось преобладание черных костюмов, темных галстуков, белоснежных рубашек.
– Смотрите, Черпаков, – шепнул мне Логвинов. Впереди, рядом с обитым красным материалом гробом, стоял Сергей Сергеевич. Одной рукой он поддерживал венок с траурной лентой, а другой, как всегда, выкручивал пуговицу на своем пиджаке. Глаза его покраснели, было видно, что он изо всех сил сдерживается, чтобы не заплакать. Женщина, стоявшая рядом, наклонилась и сказала что-то ему на ухо. Черпаков кивнул, передал ей венок, взял за руку маленькую девочку с черными бантами в косичках и повел ее в сторону боковой аллеи.
– Здравствуйте, – сказал я, когда они поравнялись с нами.
Сергей Сергеевич вздрогнул от неожиданности.
– Здравствуйте. А я вас не заметил... Это моя дочь – Анечка.
Девочка тряхнула косичками и, улыбнувшись, дернула отца за руку.
– Ну, папа!
– Простите, вы не знаете случайно, где здесь туалет? – спросил он. – Дочь вот не вовремя...
– Пойдемте поищем, – предложил я и сделал знак Логвинову оставаться на месте.
Втроем мы вышли к окраине кладбища. Девочка ненадолго оставила нас.
– Не стоило брать ее с собой, Сергей Сергеевич, – сказал я. – Ребенок все-таки.
– Оставить не на кого было. – Он рассеянно крутил пуговицу.
– В таком случае пусть лучше здесь побегает. А мы с вами поговорим. Не возражаете?
– Я бабочек половлю, ладно, папа? – издали крикнула девочка.
Черпаков махнул ей рукой и опустился рядом со мной на рассохшуюся лавочку.
– Я вас слушаю.
– Вообще-то послушать хотел я, Сергей Сергеевич.
– Я сказал вам все. В прошлый раз. – Он с тоской посмотрел на резвящуюся в высокой траве дочь – наверное, сейчас он ей сильно завидовал.
– Как же так? А анонимное письмо?
– Письмо? – переспросил Черпаков. – Какое письмо?
– «Товарищ прокурор, – начал я воспроизводить по памяти. – Два преподавателя нашего института, включенные в приемную комиссию, берут взятки за то...»
– Хватит, – остановил меня Черпаков. – Я помню.