Оставалась тонкая белая папка с рассказами Вышемирского. Я был близок к тому, чтобы согласиться с мнением Андрея Васильева. В отличие от меня он встречался с Юрием, говорил с ним, а известно, как часто слово, тон, которым оно сказано, выражение глаз при живом общении с человеком дают во сто крат больше, чем тщательное изучение его биографии или встречи с десятком свидетелей. Не вызывало сомнений, что в своих рассказах Вышемирский описывал события, происшедшие в его жизни, людей, лично ему знакомых. Существовало, правда, маленькое «но». Оставалось неизвестным, какую роль при этом играло авторское воображение. Реальность и вымысел в его рассказах переплетались настолько тесно, что отличить одно от другого было трудно, если вообще возможно.
Так мы пришли к необходимости проверить, насколько догадка Андрея Васильева соответствовала действительности.
«Щелчок был самым тщедушным мальчиком в классе». Эта фраза из рассказа «Второй раунд» привела Логвинова в школу, где с первого и до последнего класса учился Вышемирский. Инспектор начал с директорского кабинета, и ему повезло: на фотографии, которая в числе других украшала стены кабинета – среди выпускников десятого класса «Б» самым худеньким был мальчик, под овальным снимком которого стояла фамилия, устранявшая последние сомнения: Щелканов В. Никак иначе, как Щелчком, его, по ребячьим законам, в школе окрестить не могли. По воле случая бесстрастная рука фотографа поместила рядом с ним двух других персонажей «Второго раунда»: по одну сторону Юрия, по другую – скуластого светловолосого паренька с глубоко посаженными бусинками глаз. «Зотов Е.» – свидетельствовала подпись.
Классную руководительницу бывшего десятого «Б» разыскать не удалось: она была давно на пенсии и уехала к дочери то ли в Воркуту, то ли в Великие Луки. Остальные преподаватели не сообщили Логвинову ничего существенного, если не считать смутного воспоминания о Вышемирском, как о мальчике из «интеллигентной семьи», «хорошо успевающем» и «в общем, положительном». Упрекать двух-трех учителей, оставшихся в школе с тех пор, было не за что: прошло без малого девять лет.
Оставалось прибегнуть к последнему, но зато безотказному средству – адресному бюро. Спустя четверть часа Логвинов знал домашний адрес Щелканова Валерия Федоровича, а еще через полчаса сидел в тесном кабинете врача плавательного бассейна «Спартаковец» и удивлялся тому, как сильно иной раз меняется внешность человека за сравнительно короткий срок.
Худенький, нескладный мальчишка стал высоким плечистым мужчиной. Даже необъятно широкий медицинский халат не мог скрыть атлетических пропорций его фигуры. Опытным глазом инспектор определил: плавание, гимнастика и немного штанга. Мало что осталось от десятиклассника по кличке Щелчок, разве только мягкий взгляд карих глаз придавал ему отдаленное сходство с фотографией школьных лет.
Костя дал Щелканову рукопись рассказа Вышемирского и, пока он читал, с интересом следил за его реакцией. Но пищи для размышлений не получил: лицо Щелканова оставалось спокойным. Несколько раз он отрывался от чтения, но лишь затем, чтобы коротко ответить на телефонные звонки. Читал внимательно, не торопясь, а закончив, передал рукопись инспектору.
– Что скажете? – спросил Логвинов.
– Хороший рассказ. – Щелканов повернулся к стеклянной стене, сквозь которую был виден пустой трамплин для прыжков в воду.
– И только?
– А что вас интересует?
– Ну, например, меня интересует, вымышленный случай описал Вышемирский или нет.
– Нет, это правда.
– А детали?
– Детали тоже.
Логвинов понял, что имеет дело с человеком, привыкшим больше слушать, чем говорить.
– Вы учились в одном классе?
– Да, в десятом «Б». И Зотов, и Вышемирский, и я.
– И тогда, на практике в колхозе...
– Мы ездили в совхоз, – поправил его Щелканов.
– Я понимаю, прошло много лет, вспоминать не всегда приятно, особенно если... – Логвинов не договорил, решив, что лучше спросить напрямик: – Вышемирский действительно присутствовал при вашем избиении?
Лоб Щелканова прорезала глубокая складка. Видимо, время нанесения обид никак не соотносится с обычным календарем. Неважно, сколько прошло дней, месяцев, лет, – сильная обида всегда нанесена только вчера.