Мы это знали. Зато следующие слова Коробейникова привели нас в известное замешательство.
– ...племянница нашего Олега Станиславовича.
– Племянница? – переспросил Логвинов.
– Можно сказать, дочь.
Память услужливо подсказала мне слова Маркина о ребенке, взятом им на воспитание много лет назад.
– Вы часто здесь бываете? – спросил я.
Коробейников не успел ответить, он завороженно смотрел на эстраду, куда вышла девушка в длинном, с блестками платье. Она окинула взглядом зал и чуть заметно кивнула директору музея. Он привстал с кресла и ответил полупоклоном.
– Для вас поет... – Молодой человек с пробором выдержал паузу и вскрикнул: – Рита Елецкая!
Девушка взяла у него микрофон и медленно пошла по краю сцены.
– Прекрасный голос, доложу я вам, – шепотом сообщил Коробейников и, подперев подбородок кулаком, замер в ожидании.
Елецкая пела низким приятным голосом, держа микрофон обеими руками.
Посетителей становилось все больше. Несколько пар вышли на танцплощадку и, тесно прижавшись, двигались в такт музыке.
Когда песня окончилась, первым зааплодировал Коробейников, за что был награжден благодарным взглядом певицы. Сверкнув своим русалочьим платьем, она снова запела.
Гитарист ударил по струнам, и шквал звуков снова оглушил слушателей. Вздрагивая гибким, худым телом, Рита Елецкая в такт музыке захлопала в ладоши. Коробейников сказал что-то, но его голос потонул в гуле электронных звуков. Он встал и, тронув меня за плечо, показал на открытую дверь, ведущую на веранду. Вид у него был крайне интригующий. Маневрируя между подпрыгивающими и изгибающимися парами, я пошел за ним следом.
Мы вышли из шумного, душного зала. На веранде музыка была не так оглушительна, а воздух гораздо свежей и прохладней.
– Не люблю эти дикарские танцы, – сообщил Коробейников. – Вы не возражаете, если мы постоим здесь?
– Зависит от того, что вы хотите мне сказать, – ответил я.
Директор сложил свои пухленькие руки на животе и снизил голос до шепота:
– Вы взрослый человек и сможете меня понять. Я, кажется, дезинформировал вашего товарища. – Он вплотную приблизился ко мне. – Так получилось, что я видел коллекцию Вышемирского всего один раз. Двадцать лет назад подписал заключение о подлинности картин, полностью доверившись Олегу Станиславовичу. Третий член комиссии тоже подписал не глядя...
Внизу, у причалов, зажглись гирлянды. На воду упало их колеблющееся отражение. Я облокотился о перила и смотрел на медленно проплывающий вниз по реке большой, расцвеченный огнями пароход. Не знаю, как с набережной, но отсюда, с веранды, мне было видно, как по его палубе прогуливаются нарядно одетые люди. Доносились приглушенные голоса и смех.
– Вы не доверяете Маркину? – спросил я.
– То есть я ни в коем случае не ставлю под сомнение подписанное заключение, – пошел на попятный Коробейников. – Тем более не намерен бросать тень на своего коллегу. Но, как бы получше выразиться, считаю своим долгом сообщить вам, что... – Он замолчал, подыскивая нужные слова, и я подумал, как, наверное, нелегко ему это сделать.
– Так что же вы считаете своим долгом?
– Я хочу сообщить вам, что не вникал в это дело, – нашелся Коробейников. – Вот и все. Теперь моя совесть чиста.
Мне не хотелось портить ему настроение, но я все же сказал:
– О совести и о долге мы скорее всего еще будем говорить, товарищ Коробейников.
Он шарахнулся от меня, выставив вперед руки, будто защищаясь от удара.
– Не понимаю вас, товарищ.
– Потом поймете, – пообещал я. – И, пожалуйста, не подходите больше к нашему столу.
Оставив недоумевающего директора на веранде, я направился в зал.
Рита Елецкая раскланивалась после очередной песни, посылала во все стороны воздушные поцелуи, а музыканты, сложив инструменты, гуськом покидали эстраду.
Я посмотрел вдоль зала, и у меня возникло четкое ощущение, что откуда-то издали, может быть, из-за крайнего столика, сквозь пеленой повисший табачный дым за мной наблюдают тревожные, вопрошающие глаза Юрия Вышемирского.
– Что он вам говорил? – спросил Логвинов.
– Знаешь что, Костя, поехали ко мне. – предложил я. – Жена нас таким ужином накормит!
Логвинов спрятал улыбку, и я понял, что мне не придется его долго уговаривать.