Это была буланая кобылка с чёрной чёлкой, гривой и хвостом, а также черной полосой посредине спины. Высокая, стройная и норовистая. Я тогда считал... да и теперь так думаю, что она была самой прекрасной из лошадей. Полковник Картер растил и воспитывал её с учётом моих нужд и потребностей. Она появилась на свет в результате тщательного подбора кобылы-мустанга и чистокровного жеребца, у неё была выносливость дикой лошади и скорость и грация скаковой. И у неё было чувство юмора. Когда полковник Картер вылез из своей брички и подошёл к ней, она зафырчала, отпрянула, высоко вскинула голову, затем подошла к нему и доверчиво сунула свой нос ему под мышку.
- Я много занимался с ней, - сказал он. - Она нежна как котенок, но также чувствительна, как благородная дама. Одной ошибкой можно испортить её. Если ты хоть раз выйдешь из себя, если злоупотребишь её доверием, то испортишь её навсегда. И она ещё необъезжена. Я мог бы объездить её для тебя, но не стал делать этого. Хочу, чтобы ты сделал это сам. Я научил её ходить в поводу, как видишь, мне пришлось сделатьэто, чтобы привести её сюда. И вот она твоя, необъезженный жеребёнок. Бери и воспитывай. Ты пока ещё мальчик, но если ты правильно объездишь жеребёнка, то станешь мужчиной, молодым человеком, но уже мужчиной. А я расскажу тебе как.
Ну, как известно, на западе лошадей объезжают, поймав их в лассо, свалив наземь и одев на них седло. Затем им, испуганным и потрясённым, дают встать с орущим ковбоем в седле, и дают волю, прыгать, брыкаться, скакать, падать до тех пор, пока под влиянием всадника, узды и шпор лошади ломаются как телом, так и душой.
Моего же жеребёнка объезжать надо не так.
- Ты должен объездить её так, чтобы она и не заметила этого, - сказал полковник Картер. - Ты сам корми и чисти её, сам, не поручай этого конюху. Води её на водопой и на прогулку. Посади её на длинную верёвку и давай ей играть, призывая её к себе и подтягивая верёвку. Если она не пойдёт, не принуждай. Когда она захочет пить или есть, то прибежит на твой зов, и ты будешь ласкать и кормить её, ухаживать заней. Он рассказывал мне об этом с полчаса, подробно излагая все премудрости. При этом он смеялся. Он позволил мне провести её вокруг конюшни, напоить, поставить её в стойло и накормить.
И там я увидал своего пони. Отец, сёстры, полковник Картер, все видели, как я остановился и уставился на пони.
- Что ты будешь с ним делать? - спросила одна из сестёр. А я вдруг растерялся.
Что мне делать с маленькой гнедой лошадкой? И я тут же решил.
- Можете взять его, - ответил я сёстрам.
- Нет, - сказал полковник Картер, - пока ещё нет. Со временем ты отдашь его сёстрам, но он тебе ещё понадобится, пока ты не научишь жеребёнка возить себя и седло, на это уйдут месяцы, и торопиться не надо. Надо воспитать в себе терпеливость, и ты этому научишься, если дашь и жеребёнку время научиться.
Выдержка и сдержанность. Нельзя управлять молодой лошадью, если не умеешь управлять собой. Стрелять умеешь? -спросил он вдруг.
Я не умел. Правда, у меня было ружьё, и иногда я им пользовался, но это была винтовка, и с ней нельзя было охотиться на ту дичь, которая водилась в окрестностях Сакраменто: птицу и зайцев. Полковник Картер глянул в сторону отца, и я этозаметил. Отец тоже заметил его. И вскоре у меня появился дробовик. А тогда полковник Картер повернулся ко мне и спросил:
- Не умеешь стрелять метко, так? А ты знаешь, что это значит? Раз ты не владеешь оружием, то не можешь владеть и собой, глазом, руками, нервами. Ты вот и сейчас дёргаешься. А я тебе скажу, что хороший стрелок - всегда хороший человек. То есть он может быть и "плохим", но это всегда спокойный, сильный, твердый человек, как в речах, так в поступках и рассудке. Ну да ладно. Если ты правильно объездишь жеребёнка, если ты научишь его правильным повадкам, то он научит тебя и стрелять, и не нервничать.
Он отправился с отцом в город, а я занялся жеребёнком. Я кормил его, выводил, чистил, осторожно, как если бы он был стеклянным. Он же был игрив и покладист, ну просто чудо. Когда полковник Картер вернулся домой с отцом на ужин, он стал расспрашивать меня.
- Тебе не стоило заниматься с ней сегодня, - заметил он. - Она проделала сегодня такой большой путь от Стоктона и наверняка устала. Да, да, она не подаст и виду, она слишком деликатна и слишком молода, чтобы поступить благоразумно. Тебе следует думать за неё, заботиться о ней так же, как и о сёстрах.
Сёстры! Думать! Да я никогда вообще и не помышлял о них. Я правда не сказал этого, но полковник Картер засмеялся и кивнул в сторону моих сестёр. Как будто бы он прочёл мои мысли. А затем он вселил мне в воображение образ кентавра:
жеребёнок - это тело коня, а я, мальчик, - голова и мозги единого создания. Мне это понравилось. Вот этим я и стану. Я и жеребёнок - кентавр.
Когда полковник Картер уехал домой, я занялся своей новой лошадью. Старую же, пони, я использовал только по делу: ездить на пожары, навещать друзей, выполнять поручения и ездить на охоту со своим новым дробовым ружьём. Но игрой, занимавшей всё моё внимание, была объездка жеребёнка, прекрасной буланой кобылки, которая вскоре познакомилась со мной ... и моими карманами. Я носил с собой сахар, чтобы поощрять её, когда она поступает правильно, и она обнаружила, где я ношу его. То же самое и пони, когда я был занят чем-то, они совали нос в мои карманы, которые в результате были довольно часто порванными. И жеребёнок научался. Я научил его бегать по кругу, по сигналу поворачиваться и бежать обратно. Сёстры помогали мне. Я держал длинный повод и плеть (для сигналов), а одна из сестёр вела лошадь. Работа для них была тяжёлая, но они делали это по очереди. Они заворачивали жеребёнка вновь и вновь, а я щёлкал кнутом, затем они поворачивались сами до тех пор, пока лошадка не стала делать это сама. И она очень быстро этому научилась. Она здоровалась за руку всеми своими четырьмя конечностями. Она позволяла нам пробегать под собой взад и вперёд. И только ездить на себе она не давалась долго. Следуя инструкциям полковника Картера, я начал с того, что стал класть руку на подпругу на её спине. Если она начинала дрожать, я потихоньку убирал руку. Если же она терпела, то я пытался подтягивать подпругу всё туже и туже. Затем стал накрывать её попоной, вначале сложенной, затем раскрытой, и наконец, и сам взобрался на неё, посидел там секунду, и как только она задрожала, соскользнул. Сестры держали её для меня, а когда я сумел взобраться нанеё и посидеть там минуту другую, то стал привязывать её к коновязи, а мы с сёстрами по очереди залезали на неё и слезали. Вскоре она привыкла к этому и позволяла нам ползать у себя по крупу, но прошло ещё много времени, прежде чем она начала возить меня.