Моя верховая жизнь в долине подготовила меня к тому, чтобы получать удовольствие от таких видов спорта, требующих умения, бодрости духа и фантазии. Охота на воображаемых бобров научила меня ловить бурундуков по-настоящему, стрелять зайцев, рябчиков и уток, что было практикой для последующей охоты на перепелов и оленей. А мои приятели в долине подготовили меня к знакомству с горцами.
Игра в лошадки - хорошее занятие для мальчика, воспитание молодого коня стало хорошей школой и для меня; полковник Картер, даря мне двухлетнего жеребёнка, очевидно, и имел в виду моё воспитание. Как он и предсказывал, я стал неплохимстрелком, не таким уж хорошим, как я выставлял себя сам и каким меня считали другие, но воспитание жеребёнка развило во мне определённую выдержку, твёрдость и некоторое самообладание, которые пригодились мне в жизни вообще и сослужилихорошую службу в горах в частности.
К примеру, однажды, когда я был в верховьях реки Мак-Клауд с группой рыбаков, то подружился с одним индейским мальчиком моего возраста. Когда я встретился с ним, он охотился на рыбу с ружьём. Стоя на невысоком утёсе у глубокого тихого омута, он высматривал стаю лососей-тайменей в темной прохладной глубине, и как только большая рыбина поднималась к поверхности, он стрелял, а затем бежал вниз по течению и вброд подбирал убитую или раненую рыбу. Он был молчаливыммальчиком, как и все индейцы, он ничего не сказал, даже не поздоровался со мной. Я же заговорил с ним. Я сообщил ему, что тоже умею стрелять, ну, конечно, не в рыбу, а оленя, медведя... ну и всё такое прочее. Он долго слушал моё хвастовство, но никак не отвечал до тех пор, пока мы не пошли вместе назад к лагерю. Затем он заметил сокола, который сел на вершину высокой сосны за каньоном на расстоянии около двухсот метров. Я подумал, что он будет стрелять сам. Он же поправил прицел на своей винтовке сообразно расстоянию и затем, не сказав и слова, подал ружьё мне.
"Ну вот, теперь покажи". Он как бы произнёс это вслух, и я попался. Теперь меня выведут на чистую воду и унизят, но выхода не было. Я взял ружьё, небрежно прицелился (а что толку?) и быстро выстрелил. И птица упала! Я изумился сам, но, уверен, не показал и виду. Я вернул ему ружьё и продолжил разговор, как будто бы ничего необыкновенного и не произошло, никогда впоследствии не упоминал об этом и никогда больше не стрелял из ружья в тех краях. Никогда. Вот это было самообладание. Это было заученное самообладание. Тот выстрел, о котором рассказал остальным тот мальчик-индеец, заслужил мне среди индейцев и горцев такую репутацию, которую улучшить было нельзя, но которую можно было легко утратить. Я стал стрелком-ассом, только, как это ни странно, стрельба меня вовсе не увлекала. Уверен, что если бы жеребёнок не вымуштровал у меня выдержку как в себе, так и в отношениях с другими животными, то я стал бы стрелять другую дичь или так или иначе обмолвился бы об этом несчастном соколе.
Но такое воспитание характера, однако, в какой-то степени мешало учёбе в школе.
Я всегда плёлся в конце класса и, наконец, не сумел перейти в следующий класс.
Отец винил в этом жеребёнка. Но в этом он был не совсем прав. Ведь и колледж, где у меня не было лошади, я закончил одним из последних в группе. Дело было в чём-то другом, чём-то гораздо более познавательном, как мне теперь думается, но для родителей достаточно было лошадей, чтобы объяснить моё отставание, и поэтому им трудно было справляться со мной. Они винили и себя в этом.
Мы превратились в семейство всадников. Когда объездка пони была закончена, я отдал пони сёстрам. Их было трое, и одного пони им не хватало. Отец купил и третью верховую лошадь. Тем временем он приобрёл для себя и семьи в целом коляску и пару черных коней в упряжку, которых мне пришлось приучать к седлу, так как матушка тоже увлеклась верховой ездой. Итак, у нас в семье на шесть человек было три верховых лошади и две в упряжке. Им, естественно, хотелось въехать в мою жизнь, встретиться с моими друзьями и посетить те места, о которых я так много рассказывал. С неохотой, постепенно я ввёл их в круг моих знакомых, начиная с обходчика моста.
Однажды мы все вместе выехали верхом и в упряжке к эстакаде, где мостовой обходчик и старатель, предупреждённый должным образом, встретился с ними и рассказал им всё обо мне. - Всё, что можно рассказывать, сообщил он мне впоследствии. - Я не стал распространяться о ходьбе по эстакаде. Ничего не говорил о купании в стремнине реки. Я рассказал им о сарацинах, но опустил китайцев, арахис и дыни. - Обходчик им понравился, достойный меня человек, и семья стала уважатьменя ещё больше из-за такого знакомства.
- Хороший человек, - сказал отец.
- И хороший друг тебе, - добавила мать.
А-Хук, которого мы навестили примерно неделю спустя, оказался не совсем на высоте. Отцу он понравился, тот купил у него много арахису и заказал у него целый мешок "для мальчиков". А матери хотелось услышать похвалы А-Хука в адрес своего сына, ей нравилось, когда мной восхищаются, а китаёза только ухмыльнулся и честно высказал ей своё мнение.
- Пацан такой же как все они дурачки, - заявил он. - Ничуть не поумнел, счастливый. Целый день о чём-то фантазирует. Врёт мне, врёт другим, даже себе самому врёт. Очень большой лгун, этот мальчишка. Да уж.
Матушка не захотела оставаться дольше у А-Хука, она не понимала, что же такого я увидел в нём. Мы вскоре уехали оттуда, и никто из наших больше туда не ездил.