Подсадили Эрни на коня, который, как мы и предполагали, взвился и ускакал прочь.
Нам пришлосьскакать следом за во весь опор несущимся мальчиком, шляпа у него слетела, курточка надулась ветром, лицо побледнело. Молния поскакала на нашу улицу, завернула так быстро, что он чуть ли не свалился и прямиком понеслась к конюшне. Конь скакал так бешено, что не сумел завернуть в проулок. Он попытался сделать это, но проскочил и попал на столб у дороги. Он остановился как дикая лошадь, пара-тройка ужасных рывков, и сбросил Эрни Саутуорта у столба, тот упал на руки и колени.
Когда мы подскакали, поймали Молнию и спешились, чтобы полюбоваться на гнев и раны восточного паренька, тот поднялся и ... извинился. Он вовсе не собирался пускать лошадь таким образом, не ожидал просто такого резкого старта, он сейчас попробует снова и надеется, что получится лучше. Но линчевать паренька таким образом было совсем неинтересно. Мы признались, что подстроили всё это, приняли паренька в свою ватагу и сразу же отправились обмывать это дело.
Никто из писателей-психоаналитиков не может угадать или проследить психологию нашего падения. Только мальчишки могут полностью постигнуть логику всего этого.
Поскольку Эрни Саутуорт сумел выйти из положения с непокорной лошадью, он должен был стать одним из нас, а так как он одевался хорошо и нам надо было держаться вместе, то и нам пришлось позаботиться о своей одежде. Став пижонами, мы не очень-то следовали моде с "востока" (что в Калифорнии означает восточнуючасть США), а шли несколько впереди её, копируя те модели, которые изображались в комических еженедельниках. Нам они представлялись более выразительными, чем выкройки и рисунки модельеров. Когда ты должным образом одет, то и поступать надо соответственно одёжке. И мы отправились на танцы и по девочкам. Теперь мир женщин, танцев и моды - это самостоятельный мир со своими идеалами и героями.
Героем нашего нового мира был парень чуть постарше нас, который хорошо танцевал, одевался и умело разговаривал. Девушки увивались около него потому, что на следующий после танцев день он умело и подробно рассказывал девочкам, как была одета та или иная красавица бала. Нам хотелось подражать ему, но мы не умели описывать дамские наряды, так что нам пришлось имитировать некоторые другие его поступки. И самым простым из этого была привычка отправляться в салон, стать у бара и устроить выпивку. Мы танцевали, пижонили и беседовали, но выпивка была главным, таким же тщеславным занятием, как гуртование скота или охота на бобров, но не менее увлекательным. Однажды, к примеру, когда я шатаясь (несколько больше, чем следовало), отошёл от стойки, то услышал как один завсегдатай говорил другому:
- Эти ребята не слабо поддают, не так ли?
Это было здорово. Но ещё лучше был ответ второго забулдыги:
- Да, - сказал он, - но каково видеть, как молодые ребята катятся по наклонной в преисподнюю.
Глава XIII НАПОЛЕОН
Пьяницей я стал так же, как раньше был рыцарем, охотником и проповедником, ненадолго и не со всей душой, но с большой долей воображения. Желудок спас мне сердце. Я терпеть не мог того, что пил, мне от этого было плохо. Если бы можно было пить пиво, или содовую, или лимонад, то питьё мне нравилосьбы, но подумать только о том, чтобы подойти к бару, поставить ногу на подставку, по-свойски облокотившись на отполированный поручень... как мужчина... и затем заказать у бармена содовую с мороженым! Невозможно! Так не делают. Пиво - да, но ведь пиво пьют тогда, когда хочется пить, а мне-то пить не хотелось. Я катился в ад, и никто бы не заметил и не пожалел мою меланхолическую судьбу, если бы я заказал что-нибудь иное, кроме мордоворотного, тошнотворного пойла, которое тогда было в моде у "плохих мужчин": ром с конфетой. Именно это заказывал наш идеал, Уилл Росс, блестящий молодой человек, по случаю падения которого горевал весь город.
Поэтому и мы заказывали ром с конфетой, крепились и проглатывали его как микстуру, кроме тех случаев, время от времени, когда никто не смотрел, выплёвывали. Я преуспевал в этом, хоть меня несколько раз и ловили, но рисковать стоило. Тот, кому удавалось срыгнуть больше всех, мог выдержать больше остальных, а мужская игра состояла в том, чтобы споить друг друга.
- Видишь вон того парня? - однажды услышал я, как один гуртовщик говорил другому, и мы все посмотрели на молодого банковского клерка, который к тому же ещё блестяще играл в биллиард. - Так вот, сэр, продолжил гуртовщик, - этот болван может выпить больше чем вагон напоенного скота.
Если бы только такое сказали обо мне!
Но мы все боялись отцов. Было хорошо известно, что они "задают жару" тому сыночку, который катится в ад, и именно на этом участке пути мы и находились.
Некоторых ребят даже выгоняли из дому, а ведь они были самыми заядлыми и способнейшими пропойцами. Мне же дома никогда не везло. Отец всё никак не оправдывал моих ожиданий. Когда он узнал, "чем я занимаюсь", то вовсе "не взвился как змей", и это его вовсе не потрясло.
Однажды вечером, когда я как обычно вернулся домой поздно, он вошёл ко мне в комнату в ночном халате, бледный и молчаливый, понаблюдал, как я без единого слова разделся и плюхнулся в постель.
- И в чём дело? - тогда спросил он.
- Ни в чём, - старательно и чётко ответил я.
- Ну да, понятно, ни в чём, - продолжил он. - У тебя всегда всё ни в чём, но какого рода это твоё ничто? Если так пойдёт дальше, то уже будет кое-что, нечто глупое, конечно, но если будешь продолжать так дальше, то приучишься пить, и тебе это понравится.
Так он, оказывается знает, в самом деле всё понимает. И как это только ему удалось узнать об этом больше... больше меня? Меня это раздосадовало и унизило, но мне так хотелось спать. Он заметил это и, презрительно хмыкнув, оставил меня в покое. Он никогда больше не возвращался к этой теме. Однако, он стал действовать.
Однажды он заявил, что я буду учиться в частной школе, в военном училище в Сан-Матео, городке к югу от Сан-Франциско. Я просто ликовал...такая перемена в жизни. Насколько я помню, он привёл следующие доводы: я не перешёл в следующий класс в неполной средней школе, не мог попасть в среднюю школу, не отсидев второй год в том же классе, и, очевидно, сам по себе не смогу заниматься дома.