Тут-то мне и представилась возможность ввести систему дедовщины. Я собрал старших в своей ватаге. Некоторые из них признались, что они так же виноваты, как и их подчинённые, но те, кто был непричастен к этому преступлению, осуществили наш заговор. Мы сделали своими шестёрками молодых преступников. Это было интересно. Это было в некотором роде царство террора, и мы, тираны, настолько наслаждались своей властью, что как и взрослые, стали злоупотреблять ею. Мы даже не скрывали от преподавателей их рабское повиновение и черную работу, что они делали для нас.
Сверху провели расследование. Кое-кто из ребят во всём признался, и старший преподаватель выявил меня как главу всего заговора. Он рассвирепел, но проявил опаску, я мог бросить ему вызов. Я не стал ему ничего рассказывать, но онсам всё знал и так, о системе дедовщины, о её порочном основании, и он очень боялся, что какие-нибудь подробности могут просочиться к родителям. Он, должно быть, знал, что такие вещи случаются во многих частных школах во всех странах, говорят, что они весьма распространены в английских так называемых государственных школах.
Однако он стал действовать так, как будто бы никакого скандала не было. Не знаю, как уж он там поступал, но он заставил меня присутствовать при порке виновников и запретил дедовщину. Я настолько растерялся, что готов был подвергнуться любому наказанию, но всё обошлось и так. Мой первый опыт в разгребательстве грязи сошёл мне даром.
Лучше всего мне запомнилось наказание, которое я получил за то, что напился сам и споил почти половину училища. В результате получилось нечто хорошее и нечто плохое... я изменился.
Глава ХIV С ГЕРОИЗМОМ ПОКОНЧЕНО
Наполеон во мне кончился так же, как и сам император в заключении. Как лидеру мне нужно было было завоёвывать мир, и когда дедовщина провалилась, я вместе со своими последователями ударился в пьянство. Раньше у меня была привычка питьтолько во время каникул в Сакраменто, в Сан-Матео я был трезвенником, в некотором роде вел двойной образ жизни. Когда я вернулся в училище в последний класс, я был пьян, хоть и не настолько, насколько казался. Я вполне мог взять себя в руки и быть трезвым в присутствии начальства, но прикидывался совсем пьяным в присутствии ребят, которые настолько изумлялись, восхищались и завидовали, что мне пришло в голову укоренить эту привычку в училище.
Поджидая подходящее время, я занялся пропагандой. И это было трудной работой.
Какой-то другой вожак где-то услышал проповедь против религии, он привёз с собой много литературы, к примеру, книгу лекций Боба Ингерсола, и вскоре все ребята с жаром занялись обсуждением положений разоблачённой религии. Мне это очень не нравилось, я старался держаться подальше от них, но это было повсеместно, и мне пришлось кое-что послушать. И так как я не вмешивался в дискуссию, а только слушал, то почти уверовал в это. И в самом деле я был, пожалуй, единственным, кто подходил непредвзято к проблемам, которые вызывали сомнения в то время. Но мне нужно было удержать свое лидерство, я не мог уступить всеобщей мании поисков истины и стоял на своём. Я выступал за пьянство в качестве решения всех подобных проблем, и наконец, когда пыл дискуссий поостыл, мою пропаганду, наконец, услышали и рассмотрели. Практический вопрос затмил все академические религиозные проблемы, а именно: где доставать выпивку, чтобы напиться? Я сказал, что это моя забота. Но всё оказалось не так просто, как мне думалось. Никто из торговцев не решался продавать спиртное в достаточных количествах школьникам, и мне просто-напросто отказывали безо всяких разговоров во всех салонах. Но как и все великие вожди я нашёл себе помощников, которые могли делать то, что я не мог сделать сам. Один паренёк, который не совсем охотно присоединился к "заговору против доброго имени нашего училища", когда, наконец, стал своим, сообщил, что может достать выпивку. Я думал о роме и конфете, он же имел в виду пиво. Время от времени мимо училища проезжала пивная телега, и он договорился, что в следующую субботу в определённое место будет доставлен бочонок пива. Мы собрались там, человек двадцать-тридцать, хотели придти ещё больше, но мы, старшие ребята, не пустили их. Помнится, как младшие ребята плакали и негодовали по поводу того, что мы закрываем им эту дорогу к дьяволу. Но мысказали им, что возьмём их с собой, когда они подрастут, а сами отправились на встречу с торговцем пивом.
Тот приехал, открыл бочонок и дал нам жестяную банку "за счёт заведения". День был тёплым, поле наше было далеко от училища, и не так-то просто было утолить жажду одной-единственной банкой. Мы пили и пили, круг за кругом, и затем, когда откатили пустой бочонок в укромное место, надо было видеть наше состояние. Не знаю уж, то ли мы так шумно вели себя, позже говорили, что какой-то недовольный мальчуган донёс на нас в отместку, во всяком случае, когда мы возвращались домой, нас ожидала большая толпа зрителей. Среди неё было несколько учителей.
Последовала порка, лекции и проповеди о воздержании, болели животы, но после этого пьянства в училище больше не было, по крайней мере в моё время. Наказали нас всех, а меня, как Наполеона, лишили шпаги и капральского звания и послали в одиночный карцер на двадцать два дня. Когда-то раньше ещё одного курсанта в истории училища посадили в карцер на двадцать один день. Меня следовало вписать в историю училища, как понёсшего самое длительное наказание, отсюда двадцать два дня.
Наказание оказалось для меня благодатью. Я много читал. Мне разрешали брать книги, но не романы, а книги по истории и прочие солидные труды. Среди них оказался том энциклопедии с массой статистических выкладок. А попросил, чтобы мне далистатью по пьянству, и мне её дали. Там я выяснил то, что запомнилось навсегда, не только пустая трата ресурсов и глупость пьянства, но и тщеславие, присущее ему. Я усвоил это потому, что и сам смутно сознавал напускной характер своего пьянства, это было позёрство, и когда я заметил, что и у взрослых мужчин это происходило так же, вся романтика улетучилась, как улетучилась она из политики, скачек и прочих иллюзий. После этого я уж не получал удовольствия от выпивки, я стыдился её, как и тогда, когда оказался глупцом в тотализаторе.