И уж, конечно же, это была линия. Это была та самая линия, которую он так красноречиво рисовал в воздухе рукой, большая, размашистая, выразительная, прекрасная линия. Я видел её, я увидел один из ключей к пониманию искусства.
Произведения живописи - это не только картины, это - среди массы других деталей - прекрасные линии, подмеченные в природе и написанные так, что все, кто хочет этого, могут увидеть их.
Художник подумал, что он ничего не сказал, и не мог продолжать. Ещё раз дико и тупо глянув на нас и на картину, он издал отчаянный возглас и сошёл с кафедры под крики и смех студентов. Шагая с этим оскорблённым человеком на станцию, япытался втолковать ему, что он кое-что сообщил мне, и я повторил своими словами то, что представлял себе.
- Вот именно, - сказал он. - Я и не знал, что рассказал об этом, но вы поняли. И я расскажу вам, как надо продолжить и понять остальное.
- Вы едете заграницу, - продолжил он. - Побываете в картинных галереях, соборах... везде, где есть прекрасное. У вас появится соблазн почитать путеводители и другие книги по искусству. Будьте осторожны. Они могут помешать вам понятьискусство. Они подскажут вам, какие вещи лучшие, и если вы им поверите, то узнаете, что считается лучшим, лучшим для них, но вы так и не поймёте, что же лучше всего для вас лично. Вы не прочувствуете искусство. Вы можете стать знатоком искусства, но никогда не сможете судить о нём, у вас не будет вкуса.
Мой совет - посещать галереи без гида, медленно ходить там, часто останавливаться и рассматривать только те вещи, которые заинтересуют вас.
Уверен, вы выберите не те вещи, возможно, картины... картины, которые пишущий человек можетописать и рассказать о них лучше, чем художник написал их. Неважно.
Любите то, что вам нравится. Если они не очень хороши как произведения искусства, они надоедят вам, и это кончится тем, что вас будет тошнить от них.
Потом вы будете выбирать лучшие вещи, лучшие и лучшие до тех пор, пока в конце концов не полюбите то, что лучше всего для вас. Возможно, у вас не окажется совершенного вкуса, безупречного вкуса не существует, но у вас будет вкус, и это будет ваш вкус, не чей-либо ещё, а именно ваш, собственный. Возможно, вы окажетесь в состоянии читать лекции о нём ничуть не лучшеменя, но у вас будет вкус к искусству художника, которое является изящным искусством.
Когда я прибыл в Берлин летом 1889 года, то стал ходить по галереям именно таким образом. Мне не оставалось делать почти ничего другого, поскольку университет, опера и театры были закрыты, я слонялся по кафе, мюзик-холлам, гулял по Тиргартену и по городу. Но каждое утро я проводил час-другой, прохаживаясь по галереям, без путеводителя, разглядывая те картины, что задерживали меня, и кое-что из того, чтопредсказывал мне мой художник, оправдалось. За эти несколько месяцев мой вкус изменился, мне разонравились картины, к которым меня влекло раньше, я стал видеть линии, построения и даже формы, наслаждаться ими, а цветовые комбинации стализначить для меня так же много, как и аккорды музыки.
Это было и работой, при всём при том галерея подобна библиотеке. Я пытался прочесть все книги сразу.
Осенью я радовался своему новому увлечению - музыке. Гегель и его философия искусства нанизали искусства на историческую канву, дали им определённое и обобщённое значение, всем и каждому. Он обладал интеллектуальным ключом к музыке.А я приложил к этому искусству также и ключ художника к живописи.
Отправившись на первые же представления оперы, я воспользовался им, и сидя на слабо освещённых ступенях галёрки, слушал музыкальное сопровождение просто как музыку, и прежде чем позволил себе сесть в кресло, смотреть на сцену и слушать слова, понял её достаточно хорошо. Метод предварительного прослушивания музыки я применял в течение всей зимы, и наградой за это мне было всё возрастающее предпочтение хорошей концертной музыки почти всем остальным жанрам, за исключением нескольких любимых опер.
В музыке были также и картины, в ней тоже были линии и тона, цвет и композиция:
труд и искусство!
Учебный год в университете совпал с началом театрального сезона, я был готов к занятиям, и мне не терпелось начать. У меня была маленькая комната на Артиллерийской улице за университетом, и там-то я и практиковал свои школьные навыки немецкого языка на хозяйке и её сыне, готовился по своему курсу, выбирая себе профессоров и т.п. Моим основным предметом была этика, но я не собирался изучать её непосредственно. Я буду слушать и читать труды тех людей, которые преподают её. Я должен познать то, что им известно, что они думают или предполагают, но я ещё раньше изучил достаточное количество их доктрин и почувствовал, что они не научны. У них не было того, к чему я стремился: основы, может быть, в какой-либо другой науке, для науки поведения. Мне следовало,поэтому, начать с чистой философии и этики, метафизика станет моим главным направлением, но всё это мне нужно для того, чтобы получить толчок к другим наукам.
Учёные уже стали сознавать, что старые, классические категории знаний становятся препятствием. Физики были вынуждены обратиться к химии и назад через математику к физике. Но немецкие университеты, подобно Беркли, подобно всем университетам, были устроены так, как устроены до сих пор: не для изучения и исследования неизвестного, а для заучивания известного. Они схоластичны, не научны, и если уж мне нужно получить степень, то следует выбрать себе свои категории и придерживаться их. Я и не думал о них, не испытывал к степеням ничего, кроме презрения, но когда я подал заявление о приёме, то должен был указать избранный предмет, и таким образом я заявил, что буду работать для получения степени доктора философии: профилирующая дисциплина - философия, история искусств и экономика - вспомогательные.
Процедура вступительных экзаменов оказалась для меня совершенно неожиданной.
Когда я представил свои драгоценные документы в секретариат, чиновники взяли мой паспорт, однако на мой диплом бакалавра посмотрели искоса.
- Что это такое? - спросил один из них, и я ответил.
- А, американский диплом бакалавра, - воскликнул он. - Здесь он не нужен.