-Но мне противно топтать их как “второй Сосо” или зака-лывать и убивать их как это делает Гоги,-пыхтя и отдуваясь от напряженной работы,так как деревянный щит и тяжелый и неу-добный, и работа у Капанадзе тяжелее,чем у других,-отвечает без тени смущения Капанадзе.
-А это плохо потому,что ты неправильно представляешь себе свою задачу,-отвечает Сосо.
-У тебя еще мягкое сердце и в тебе еще многой этой,как ее, жалости,-говорит Сосо и тихо смеется.
Время странным образом не чувствовалось Сосо. Он просто жил. Он просто читал, много читал,учился в успевшей надоесть ему духовной школе. И медленно,очень медленно русский язык с его интимной лексикой, выражениями двусмысленности,пере-дающими чувства и настроения говорящего и даже молчащего,а только улыбающегося человека проникали в него своими неведомыми путями. Эти удивительные падежи,привязывающие слова друг к другу словно сыромятными ремнями сначала сковывали его неповоротливый язык. Но размягчение проис-ходило от гласных,которые можно было петь. Петь целыми предложениями. А у него был хороший слух и он любил петь. Труднее давались общие понятия. Такие существительные были самыми вредными. Они были своего рода религией. А религия это плохо. Это много непонятного. Так для себя решил он. А решив,он уже никогда не менял мнение. И шел дальше. То-есть не сам шел дальше. А мысли краткие,но навязчивые вели его куда-то,а мысли его были правильными. Так он считал.
Поэтому он избегал “вредных существительных” в своей речи. И речь его становилась все более понятной всем,кто был еще только обучен грамоте. Этим он особенно гордился. Речь, русская речь должна быть простой и всем понятной и доступной. Это вызывает наглядность чувств. Дерево – оно и есть дерево. Зелень – она и есть зелень. Зеленая листва деревье может трепетать. Это он понимал,это он чувствовал,это он переживал. Но понять,что такое “задумчивая зелень деревьев”,выражение которое он встретил в одной из книг,казалось ему просто заумью. И поэтому это была не просто заумь,а вредная заумь.Не просто глупость,а словесная дурь. Такую дурь,например о душе, можно услышать и в духовном училище. Где у него были только отличные оценки. Даже хороших не было. Так он во всем успевал. И учителя нахвалиться не могли на него. Такого прилежного ученика. Который и русский язык учил очень прилежно.
Но как говорил преподаватель русского языка,указывая на него своим коротким указательным пальцемь с почерневшим от грязи ногтем: “Сосо чужд интимности русского языка. И поэтому для него русский язык навсегда останется полуиностранным,т.е. приблизительным. Но ведь в конце концов, Сосо же не быть дипломатом. Хорошо, если дотянет до богословского курса семинарии.А нет,так пусть идет дьячить”.
Сам учитель русского языка был беспропудный пьяница и забулдыга, имевший в высохшей голове, похожей на продранный от частого употребления сапог, тем не менее университетский курс русской словесности.И так низко скатившейся по общест-венной лестнице, которая не жаловала, подающих надежды юно-шей России. В бытность свою он запутался в личных делах и даже был наказуем за вольнодумство. И в конце концов оказался в Горийском духовном училище. Господи! Сколько таких забу-лдыг даже и их приличных семей украшало своим присут-ствием учебные заведения империи!
Сосо учился у них. Но насмешливый и дерзкий взгляд его становился жестким и тяжелым. Он уже понимал.Толку вот от таких разночинцев-интеллигентов не будет никогда. У них можно учиться. Но нельзя им верить. Они знают.Но имеют много мыслей. А много мыслей для таких людей плохо. Они всегда будут докапываться и подкапываться. Словом,будут мешать.А дела делать не будут. Нет, конечно, будут. Но с ними трудно. А это плохо. А нужно,чтобы было хорошо и правильно. А правильно. А как правильно. Вот это-то пока знает только он. Это внутренне упорство,временами его одолевавшее,на сам-то деле было внутриродовым. Оно возникало где-то изнутри него. Оно было осетино-грузинским началом,которое восходило к его пращурам. И требовало от него выживания. И не просто выживания. А занятия места и положения.
Для Кеке все было по-грузински очень просто. Она мечтала увидеть своего единственного сына Сосо в рясе. Это было ее заветной мечтой. Это было ее недостижимой мечтой. Ведь они были так бедны. И полторы тысячи рублей в год были для нее несметным состоянием. А инспектор духовной семинарии в Тифлисе, как говорили знающие люди, получал еще больше. И бесплатный стол,жилье… Все это Кеке представлялось в белом и даже не розовом цвете. Она молилась. И в молитвах призывала Господа простить ей и Сосо все их “прегрешения вольные и невольные”. И когда стирала белье в чужих людях,она все время творила молитву внутри себя,произнося лишь сердцем: ”Поми-луй,Господи..”. Эти простые слова утешали ее в конце дня и она,накормив сына простой едой,если он бывал отпущен из школы домой,укладывалась на чолопи с полным сознанием исполненного долга.