Когда Виктор в своем наивном стремлении продемонстрировать матери мой презент, уже готовый и искусно сделанный, заявился на кухню в маске, Стелла от неожиданности уронила тарелку.
Тонкий фарфор осколками разлетелся по полу, рассыпаясь белым звонким дождем.
Мне вдруг стало страшно.
Женщина мгновенно взяла себя в руки, но у меня внутри остался неприятный осадок… она испугалась вида собственного сына, очевидно, напоминавшего сейчас меня.
Мы и так были похожи – оба тощие и высокие, почти одного роста, – а теперь еще и кусок белой материи вместо лица…
Стелла, пытаясь сгладить неприятное молчание, засмеялась и бросилась собирать осколки, не давая сыну прикоснуться к разбитой посуде, а я стоял и наблюдал за их непринужденной возней.
– Эрик, все в порядке? – вдруг спросила она, поднимая на меня голову, сидя на корточках перед белыми крошками.
– Да, конечно, – солгал я, сглотнув.
Она смотрела на меня пристально, и мне даже показалось, женщина читает мои мысли.
– Как же в ней неудобно, – жаловался Виктор, подставляя совок и помогая матери сметать осколки. – Как ты только ее носишь!
И правда, слегка раскрасневшееся с непривычки лицо мальчика аж вспотело, и он, сопя, отодвинул маску на лоб, ослабив шелковые тесемки.
– Фуф! – выдохнул он, улыбаясь во весь рот. – Надо будет потренироваться.
Он собирается ее постоянно носить? Я думал, это просто забавы и смеха ради, на один раз!
Впрочем, не мое дело, как он распорядится моим подарком – на то он и подарок.
– Я позову вас обедать минут через десять, – произнесла мать Виктора мягко, не переставая глядеть на меня. – Я закончу убирать сама, спасибо.
Мы покорно покинули кухню, а я все еще затылком чувствовал ее взор – внимательный и обеспокоенный. Обеспокоенный за меня.
…В заветный день никого из гостей кроме Лео, к моему облегчению, не предвиделось. После завтрака, как раз получив вместе с утренней почтой письмо от сэра Ли, английского друга Стеллы, Виктор носился по дому в приподнятом настроении и не мог найти себе место – он почему-то хотел готовить торт, но слегка расстроившись, что кулинарные дела начнутся чуть позже, обратил весь интерес на меня.
Несколько часов мы провозились с напольными часами, почему-то остановившимися, изучая сложный механизм, а потом пришел Лео. Я вызвался помогать Стелле накрывать на стол, и она с благодарностью согласилась.
Пару раз я случайно задевал ее холодные ладони, перенимая подаваемые блюда и посуду, но она не обращала на это внимания. Меня же словно каждый раз пронзало током, и волна мурашек пробегала от затылка вниз по позвоночнику.
Я старался не думать об этом, но причину подобной реакции я так и не уяснил.
Футболист с удовольствием уплетал торт и рассказывал, как продвигается его общение с той девчонкой, о которой он так недавно грезил. Оказывается, он приходил к нам реже не потому, что мадам Рот заставляла его подтягивать учебу, а по вине стрелы амура.
Виктор откровенно смеялся над своим другом, пусть и по-доброму, а я лишь хранил независимое молчание – я не смел судить такого рода понятия.
Когда Лео обратился за помощью к проходившей мимо матери Виктора, пожаловавшись на его черствость, она, вопреки моим ожиданиям, не стала поддерживать виновника торжества.
– Милый, вообще-то, Лео прав, – обратилась женщина к Виктору, отчего тот чуть не подавился десертом. – В один прекрасный день ты влюбишься, и весь мир перевернется с ног на голову: ты больше не будешь так спокойно сидеть и есть торт, пока где-то ходит объект твоего влечения.
– Я же тебе говорил! – вставил слово футболист, не переставая при этом поглощать еду с тарелки.
– Но мама… они же все такие противные!
Стелла рассмеялась и покачала головой.
– Не обязательно это кто-то из местных, не обязательно прямо сейчас. У вселенной изобилие возможностей, и непременно будет тот, кто точно понравится, – терпеливо объясняла она. – Я долгое время была злой и вредной циничной сукой, которая всех представителей рода человеческого – не то, что мужчин – ни во что ни ставила, но после того, как встретила твоего отца, все кардинально изменилось.
Мы с Виктором ошарашенно переводили взгляды с артистки на Лео, сидящего напротив с торжествующей миной на лице, и обратно.
– Так что вот, Виктор, не будь циничной сукой – открой свое сердце любви, – изрек Лео и, не выдержав от рвущегося наружу хохота, прыснул.
– О да, ты самое главное запомнил! – с наигранной досадой отозвалась Стелла, заглядывая хихикающему футболисту через плечо. – Не вздумай так при своей маме сказать, а то она больше тебя к нам не отпустит.
Вот так запросто, по-свойски, шутить и улыбаться, не стесняясь – где это видано! Я невольно сам улыбнулся, встретившись со взором женщины, так идеально вписавшейся в нашу мальчишескую компанию.
Один Виктор, казалось, насупился еще больше, и был не рад, что когда-нибудь его мозг расплавится от влюбленности по отношению к какой-то чужой девчонке.
Я, конечно, тоже сам смутно представлял, что мне может кто-то понравиться… ведь может же быть такое? Если они преподносят сие чувство как само собой разумеющееся, то и меня не минует подобная участь…
Или нет? Или Эрик по причине своей ненормальности никогда не познает то, о чем пишут в художественных романах – муки любви, подвиги во имя той, ради которой бьется сердце…
Я сам испугался своего открытия: я же уже думал об этом, и не раз! Когда в один миг все изменилось, и мир обрел смысл! Вот оно – и никакой логики, никакой рассудительности – одно всеобъемлющее чувство и стремление!
И пускай даже это не девчонка, а взрослая женщина, я ощутил себя обыкновенным, с правом на эмоции, желания, принятие. Я даже почти не грустил, что моя любовь обречена на безответность – просто потому что она подарила мне крылья, а большего я не просил.
Всю оставшуюся часть дня я пребывал в мечтательном настроении. Даже поздним вечером, когда мы втроем – Стелла, Виктор и я – сидели в гостиной, изредка перебрасываясь фразами, мне было хорошо.
Я устроился в кресле у камина с книгой, а мать и сын расположились на диване – Стелла вынимала конфетти из волос мальчишки (еще при Лео они вдвоем открыли хлопушку и засыпали содержимым весь зал), полулежа прислонившегося к ней спиной, и складывала блестки ему на живот.
Он так млел, что я начал ему завидовать.
– Лео сказал, что ему на Рождество подарят собаку, – вдруг начал Виктор, и поелозив, откинулся еще дальше, опустив голову затылком матери на колени.
Стелла положила руку ему на грудь, и от его неровного дыхания конфетти на ткани рубашки переливались, как маленькие звезды.
– Это, прямо, точно? – прищурилась женщина, приподнимая уголки рта в улыбке.
Виктор улыбнулся в ответ:
– Он мог и приврать. Но это дело не меняет… это круто!
– Собака – это большая ответственность. Если он готов, я рада за него.
– Я тоже хочу собаку… – вздохнул мальчишка и повернулся ко мне. – Эрик, а ты хочешь собаку?
Я пожал плечами.
– У меня была собака. Она умерла, когда мне было шесть. Я до сих пор не могу забыть, как она медленно умирала, и никто не мог ей помочь, – мрачно произнес я.
Ошарашенно моргнув, Виктор отвел взгляд от меня, уставившись на стену. Я понял, что я немного испортил ему настроение.
– Но это не значит, что я бы не хотел собаку, – стараясь загладить свою вину, добавил я чуть мягче.
– Пощадите меня – вас двое, да еще и собака! – шутливо взмолилась Стелла – в ее словах не было упрека, я с облегчением услышал лишь иронию.