Я сам до конца не осознал, почему именно разревелся – то ли от чудесного приобретения, то ли от трогательности момента.
– Ты не расстроила меня… ты меня обрадовала, – поспешил опровергнуть ее предположение я.
– Ну тогда держи.
Прежде чем, наконец, передать мне заветную скрипку, она поцеловала меня в висок, не прикрытый маской между ухом и щекой (для этого мне пришлось чуть наклониться вперед), отчего по телу прошла приятная дрожь, отголоски которой длились еще много после завершения поцелуя.
…Скрипка, их семейная реликвия, как потом пояснил Виктор, была старинная – первая половина восемнадцатого века. Я с почти физически ощутимым вожделением пробежал пальцами по корпусу из дерева, колкам, струнам – инструмент был в идеальном состоянии.
Я почти сразу захотел что-нибудь сыграть – и окунулся в пучину своих невысказанных эмоций, упиваясь музыкой, и каждая частичка этой вселенной трепетала от моих звуков, под моим руководством, от взмаха смычка, вторя моей песне любви.
Мой дичайший восторг был не сравним ни с чем. Мне сначала показалось, даже ласки моей артистки блекли под мощью чувств, даримых мне новой скрипкой – я понимал ее полностью, она отзывалась на каждое мое движение, она делала все, о чем я просил.
У меня было ощущение, что я всегда был един с ней – мы знали друг друга долго и очень давно. Будто я был рожден этой скрипкой – как бы абсурдно ни звучало, – и моя плоть и кровь – дерево, лак и жилы.
Я очнулся от наваждения, вспотевший и запыхавшийся, и волосы, упавшие на лоб, щекотали кожу. Виктор и его щенок завороженно замерли в кресле, не в состоянии еще очухаться от дивных мелодий. Как и в любой другой момент после моих музыкальных опусов, я мог бы просто растерянно поблагодарить за внимание и присесть, чтобы перевести дух, однако в этот раз все было немного не так.
Стелла вцепилась в свои же предплечья так, что побелели костяшки пальцев, и слезы струились по ее бледному лицу блестящими вертикальными дорожками.
Нервно смахнув влагу рукой, она попыталась вымученно улыбнуться, но у нее не вышло. Она вдруг разрыдалась – так горько и надрывно, – что я перепугался.
Осознавая, что смущает нас проявлением своих чувств, женщина поспешно поднялась с дивана и направилась к выходу.
– Все в порядке, я сейчас вернусь, – с усилием беря свой голос под контроль, проговорила она.
Она выбежала на улицу в одном платье – в искрящийся снежный вихрь, – и парадная дверь захлопнулась за ней от порыва ветра.
Я не мог успокоиться, пока не дождался ее возвращения.
========== 20 ==========
Пятнадцатилетний Виктор несколько дней назад отбыл обратно в свой частный лондонский пансион, погостив дома на зимних каникулах, и наш уютный и стабильный мир вернулся на круги своя. Я и моя приемная мать в компании с немецкой овчаркой снова остались вдвоем.
Эти три года дыша полной грудью, наслаждаясь солнечными лучами, я и мирно творил у себя в комнате, получая письма и предложения по архитектурным проектам, и путешествовал по Европе вместе со Стеллой и Виктором, а потом, как в родную колыбель, возвращался домой. Я наблюдал взросление ее сына – как он превратился в красивого юношу, предмет восхищения всех без исключения, – и рано повзрослел сам.
Я пытался скрывать и внезапные, еще более обострившиеся со временем перемены настроения, и пугающие физиологические реакции, явные признаки трансформирующегося тела. Уже потом, при редких беседах с Виктором и Лео (но никогда первый не начиная разговор на такие личные темы) я узнавал, что то, через что я проходил – нормально… однако осознание нисколько не утешало меня.
Я никогда не буду нормальным – чего же ждать от моего больного разума?
Моя влюбленность нисколько не исчезла и не притупилась – она порой затмевала все, заслоняла собой небо и звезды. Мне уже мерещилось, что Виктор, по-прежнему проявляя ласку и внимание к матери, совсем не по-детски обнимает ее и смотрит на нее; и в его взгляде – желание и томление, а не простое наивное чувство привязанности…
Я оставался с ним дружен – в наших с ним отношениях ничего не изменилось, пусть даже мы с возрастом замкнулись каждый в себе, не делясь друг с другом сокровенным. Иногда мне казалось, что я вижу его насквозь, и он, действительно, стыдясь своих порывов, хранит страшную тайну.
Впрочем, я хранил свою – может же быть что-то приватное, непубличное, у каждого из нас…
По вечерам мы вдвоем с артисткой вот уже который раз сидели у камина на полу бок о бок, прислонившись спиной к ножкам кресла, и ее рука лежала поверх моего плеча в ненавязчивом объятии.
Я блаженно слушал ее сердцебиение, делая вид, что погружен в чтение, но еще ни разу так и не перевернул страницу книги, а Рекс, положив переднюю часть своей тяжелой мохнатой туши мне на выпрямленные колени, мирно посапывал.
Завтра должен был приехать ее пожилой друг – сэр Ли, – а я никак не мог признаться, что хотел бы отсидеться в комнате. За все то время, что я был частью их семьи, я раз за разом просил Стеллу скрывать мое присутствие в ее жизни от своих знакомых и друзей.
Поначалу она незло негодовала и пыталась меня вразумить, но потом смирилась. Они даже за все то время, что мы были в Лондоне, не провели ни одного полного дня в гостях у англичанина, потому что женщина не хотела оставлять меня одного в столичной гостинице.
Я знал, что мои принципы расстраивают и огорчают ее, но ничего не мог с собой поделать. Я стыдился себя, и не хотел, чтобы они стыдились меня.
Пусть даже они ни разу не дали мне повода полагать, что такое вообще возможно.
В поселке, к моему удивлению, дурная слава не коснулась нашего дома – все более-менее нормализовалось, пусть и на почту под косыми и пристальными взглядами прохожих я ходил с подозрением и опаской. Стеллу же все воспринимали хорошо, и пусть она уже реже ходила на воскресную мессу, здоровались с ней и даже порой спрашивали, нужна ли ей помощь по хозяйству.
Она смеялась и отвечала, что все прекрасно, и она отлично справляется сама.
Я сам не заметил, как уже гладил ее кисть, спустившуюся с плеча на грудь, чувствуя обжигающие легкие прикосновения даже через ткань рубашки. Если бы я мог краснеть, то рдеющие щеки и уши выдали бы меня с потрохами – очередной провокационный поток мыслей заполнял голову, и я не мог отделаться от навязчивого желания придвинуться еще ближе к сидящей рядом женщине.
От притока крови внизу живота я начал ерзать на месте, и Стелла хотела было убрать руку, но я удержал ее за запястье, возвращая ладонь в прежнее положение.
Рекс недовольно пошевелился на коленях, разбуженный моими неловкими движениями, но затем облизнулся и вновь погрузился в свои собачьи сновидения о сахарных косточках и зеленых лужайках.
– Завтра ты не будешь прятаться наверху и познакомишься с Ли? – промолвила Стелла мне на ухо.
От щекотного и возбуждающего шепота в голове наступила молчаливая пустота, и я даже, как я предположил, в тот момент не разобрал смысл слов. Мое тело, как резонирующая дека, ловило и множило любой раздражитель, и отреагировав с такой интенсивностью на ощущения ее дыхания на коже, уже трепетало и пело.
Она о чем-то спросила меня… но я думал лишь о том, что ее губы вот-вот коснутся моего уха.
– Эрик, ты в порядке?
Только сейчас я осознал, что крепко вцепился в ее руку пальцами, оставляя лиловые следы от ногтей, и, ахнув, тут же отпустил кисть артистки.
– Прости, я задумался, – хрипло отозвался я, отстраняясь, вновь заставляя Рекса приподнять голову.
– Ты слышал мой вопрос?
Она не злилась – она была в озабоченной задумчивости.