У нее забрали свет.
А я был слишком глупым, чтобы понять, отчего у нее такие глаза.
А когда я научился заглядывать людям в души. Когда меня научили этому мои мертвые лебеди...
Мне не хотелось домой.
Мэй две недели как уехала, и я уже не так радовался тому, что и моя квартира, и моя жизнь снова принадлежат мне одному.
Наверное, я тосковал тогда. Не по бродячим артистам, а по тому себе, который убегал, смеясь, по незнакомому городу от полицейских, неся на руках девушку в полосатых шароварах. Тот я, которого они разбудили во мне, был слишком наблюдательным, чтоб быть счастливым.
Мне больно было за весь мир. Я не видел уже границы между моими ранами и теми, что я чувствовал в душах других.
Мэй, уезжая, словно кожу с меня сорвала и забрала с собой.
И я почувствовал.
Наверное, будь я раньше не таким эгоистом, я сумел бы сделать ее счастливой еще тогда.
Это недостойно мужчины: знать, что женщина несчастна, и не суметь ей помочь.
Но - права она была - я был всего лишь «мальчик», восемнадцатилетний озабоченный остолоп, способный интуитивно почувствовать, но неспособный понять и заглянуть глубже.
А теперь я был как открытая рана. Мне не хотелось домой. Я засиделся на работе до вечера.
Я узнал ее, еще не увидев, по шагам. По легким быстрым шагам, в которых всегда был особый, только ей присущий ритм. Мы с ребятами из группы на первом курсе знали этот ритм наизусть. От него хотелось улыбаться.
Наверное, она избегала меня, поэтому мы так долго не встречались в коридорах.
Если бы она видела меня, наверное, успела бы свернуть, но она не видела, а я хотел заглянуть ей в глаза и понять, что переменилось.
Я просто хотел понять.
- Лондон... Добрый вечер.
Широко открытые глаза. Секундное замешательство. Знакомая приветливая улыбка.
- Мария Юрьевна. Вы поздно сегодня.
- Ты тоже. То есть, вы. Никак не привыкну к тому, что ты теперь преподаешь. В аспирантуру на следующий год?
Я отвечал ей, не вдумываясь. Это было почти невежливо. Но мне не хотелось, чтобы она отделалась от меня дежурными фразами и ушла. Я хотел выйти с ней на свет и заглянуть в глаза.
Она шла, немного опустив голову. Смотрела на крупные клетки пола.
- Извини, Лондон. Мне пора. Я устала... Я очень устала. Занятия весь день...
- Простите за то, что я сделал тогда. - Мне не хотелось, чтобы она оправдывалась, отводила взгляд. Она была потерянной и смущенной, непохожей на саму себя. Это вызывало досаду и неприятную жалость.
- Нет. Мне тогда и правда было... очень грустно. И то, что ты обнял меня... Я оценила твой жест.
- Не в жесте дело. - Мне досадно было еще больше, что она не понимает меня. Такая сложная и умная, не понимает, что я извиняюсь не за то, что сделала, а за то, чего сделать не умел. Не мог тогда.
- Лондон. У нас разница в возрасте...
- Четырнадцать лет. Я знаю. И вы сейчас думаете совсем не о том. Перестаньте.
Она смотрела на меня широко открытыми глазами. И я них была тьма. Густое, душное одиночество.
- Вы не понимаете, какая вы удивительная. Вы права не имеете быть одна. Вы пользуетесь нами... Нет, ими, теперь уже ими. Теми, кто у вас учится. Вы берете у них свет, чтобы внутри не было так темно. Но это ведь не помогает, да? Почему вы никак не можете поверить, что вы удивительная! Почему я не могу заставить вас посмотреть на саму себя моими глазами!
Я видел, как она испугалась.
- Лондон...
- Я не влюблен вас. Никогда не был. Но я не могу смотреть, как вы предаете собственную красоту. Мария Юрьевна, ну не хотите моими. Посмотрите глазами того профессора, который в вас влюблен. Того... сами знаете.
- Влюблен?
Она только хлопала ресницами. А мне хотелось трясти ее и кричать.
Я заметил, что держу ее за плечи, сжимая пальцы все сильнее.
Я заставил себя опустить руки.
В ее глазах было столько искр, что можно было ослепнуть. Они метались, как птицы, не зная, кто вспугнул их, дробились, превращаясь в серебристую лавину.
Я не выдержал этого. Я обнял ее. Я прижимал ее к себе так сильно, что чувствовал, как она пытается вдохнуть, как всхлипывает, сдерживая слезы.
- Не смейте быть одна. Хотя бы улыбнитесь ему.
Я ушел тогда. Даже сбежал. Чтобы она не успела спросить, кого я имел в виду.
Потому что я не сумел бы ей ответить.
Но искра того нашего разговора, забравшись куда-то в самую глубину ее души, не могла погаснуть.
Наверное, она все-таки улыбнулась. Может, улыбнулась не раз. И все-таки нашла того, кому ее передать, кому - из души в душу - вылить свет на миллионы кристаллов, таящихся в темноте.
Через полгода она сменила фамилию. Вышла замуж за пожилого профессора с кафедры химии.