А на другой день мы ходили к тете Норбели́не в Курбари́ль. Музыка звучит повсюду, изо всех хижин доносится один и тот же запах жареного поросенка с горошком и иньямом. На площадях танцы, веселье, подогретое алкоголем. Я налегал на кровяную колбасу, которая казалась мне неотъемлемой принадлежностью рождественских праздников.
А потом наступает Новый год.
Для меня не особенно веселый.
День приятный, солнечный, расцвеченный воздушными шарами, дудочками, пестрыми игрушками, пахнущий тянучками и драже. Но все это у других. А у меня ничего нет. Ни дудочки, ни шаров, ни тянучек, и на сердце у меня печаль.
Я не завистлив, но на меня нападает грусть, и мне не хочется больше бродить по улицам.
Но, как бы то ни было, я люблю Новый год и за эту грусть, и за нежность, которую я испытываю в Новый год к маме Тине.
Бабушка поднимается в этот день рано, выдает мне белый костюм, а сама надевает нарядное платье. Она давно выбрала и отложила отрез на это платье в магазине Сент-Эспри и выплачивала за него по частям почти целый год, пока ей удалось выкупить его и отдать портнихе. Платье в горошек, пахнущее новизной, праздником Нового года, — оно приносит богатство.
Мама Тина ведет меня к заутрене. Еще темно, воздух кажется свежим и действительно новым.
После службы мама Тина целует меня. Это один из редких случаев, когда она меня целует.
— С Новым годом, — говорит она, — расти большой и умный.
И она дарит мне два су и апельсин.
Потом она покидает меня и начинает ходить по очереди ко всем своим соседям по Фюзилеву двору, чтобы каждому пожелать счастливого Нового года и подарить апельсин.
В полдень она возвращается, нагруженная еще большим количеством апельсинов, чем сама подарила, и уже не выходит из дома.
В этот день она почти не разговаривает. Не ведет бесед сама с собой.
С особым старанием приготовляет она наш праздничный обед.
Мы обедаем позже, чем обычно, и после обеда она ложится на постель и закуривает трубочку, дым от которой распространяет по комнате ощущение спокойного благополучия, постепенно рассеивая мою утреннюю печаль.
А в этот Новый год мать оставила меня в квартале Святой Терезы.
Она бы с удовольствием отправила меня к маме Тине, несмотря на плохие отметки, если бы у нее были деньги.
— Мне надо купить тебе новые сандалии, заплатить за учение. Придется тебе послать маме Тине поздравительную открытку, — сказала она.
Пришлось мне смириться с этим.
Мой второй триместр в лицее отличался от первого. Я начал делать успехи. Лучше учил уроки, стал увереннее в себе. Я расшевелился. Учителя стали чаще меня спрашивать.
И я подружился с одним мальчиком.
Мы сидели рядом почти на всех уроках. Его звали Бусси́, Кристиа́н Бусси.
Однажды он предложил мне поиграть вместе на перемене. Я согласился. Но игра показалась мне неинтересной. Я привык скакать по траве, и мне не нравилось бегать по тесному мощеному двору.
Теперь на всех переменах мы гуляем по двору и разговариваем.
Бусси «познакомил» меня со всем персоналом лицея. Он всех знает, ему известно прозвище каждого, начиная от Зародыша — начальника, кончая Виолончелью — слугой в столовой. Меня это забавляет от души, но сам я ни за что бы не решился дать прозвище учителю или надзирателю.
Кроме игр, на перемене у учеников лицея есть еще одно развлечение: покупать у привратницы пирожные.
Пять раз в день лицеисты бросаются к окошку, где привратница выставляет свои пирожные, потом разбредаются по двору, с аппетитом уплетая длинные пряники с вареньем.
Пять раз в день я принужден наблюдать это представление, не участвуя в нем. Я стою в стороне, и вид пирожных, которыми лакомятся остальные ученики, вызывает у меня горячую зависть. По утрам только зависть: в этот момент мне хочется сладкого, как всем другим. Но вечером во время большой перемены меня гложет настоящий голод, который усиливается при виде веселой толпы, объедающейся пирожными. Мне становится все хуже, и скоро я уже ощущаю не только пустоту в желудке, но и тяжесть в голове. Я нахожусь словно в кошмаре, все словно сговорились разжигать мой голод.