— Уже?
— Да, старина, я сегодня ездил весь день без остановки. А потом, жарко. — И он, зевая, протягивал мне руку и говорил: — До завтра.
Часто, прервав пение, Кармен вдруг спрашивал меня:
— Ну хорошо, Жо, что слышно?
И тут же сам принимался рассказывать. Каждый приход Кармена обогащал меня новыми подробностями, из которых складывалось мало-помалу мое представление об Аллее Дидье.
По крайней мере, я понял, что на ней живут самые богатые и влиятельные белые в стране, потомки белых колонизаторов, — и в то же время самые зловредные. Их обслуживают негры — единственные жители улицы, с которыми я соприкасаюсь, хотя и не участвую в их жизни. Эти негры свято верят в превосходство своих белых хозяев, в их непогрешимость и могущество.
Я узнал имена всех владельцев вилл и названия контор и торговых домов, куда они отправляются каждое утро на машинах.
До меня дошло, что Аллея Дидье не только аристократический квартал, но что по этому двойному ряду нарядных домиков циркулирует одна и та же кровь беке, что все обитатели Аллеи в родстве между собой, что белые креолы женятся только в своем кругу. Это подтверждает мое наблюдение, что все население страны делится на три категории: негров, мулатов и белых (не считая подразделений), что первые (самые многочисленные) совершенно не ценятся, подобно диким плодам, не нуждающимся в уходе; вторые рассматриваются как сорта, выведенные прививкой; а третьи, часто невежественные и некультурные, считаются редкими, ценными фруктами.
В ГОСТЯХ У БАБУШКИ
Последняя поездка в Петибург оставила во мне мучительное воспоминание о бедственном положении мамы Тины.
Меня поразило то, как она поддалась разрушительной власти нищеты. Комната ее становилась все сумрачнее. В полу сгнило еще больше досок, в потолке появились новые дыры. Стол расшатался, ножки его изъедены сыростью. Отсырел и сам Фюзилев двор, в центре которого скапливались сточные воды; улицы городка заросли сорняком, замусорены. Пустырь, на котором мы играли, отошел к заводу, и на нем посадили тростник.
А на том берегу реки плотные ряды тростника склонились над водой, готовые перейти реку и поглотить городок.
Мама Тина заболела в середине недели. Она жаловалась на боль в левом боку.
— Это ветры, — говорили соседи.
По их совету я поил больную настойкой из кожуры чеснока, которая вызывает отрыжку.
Она жаловалась и на головную боль. Ах! Она не может держать прямо голову — так она у нее отяжелела. Тогда мазель Делис сделала ей компресс из листьев пальмы, смоченных в растопленном воске.
И еще глаза.
— Как будто вдруг вечером в комнате погасили лампу, — говорила она, — и я осталась в полной темноте, и земля заколебалась у меня под ногами.
— Глаза — это дело деликатное, — сказал мосье Асионис. — Тут понадобится долгое лечение.
В субботу вечером мама Тина послала меня в Петиморн получать ее зарплату за первые три дня недели.
За все десять лет, что мы уехали с Негритянской улицы, я ни разу не был в Петиморне, и даже воспоминания о нем изгладились из моей памяти. Странный восторг охватил меня, стоило мне ступить на знакомые тропинки.
Несмотря на тяжесть на сердце из-за болезни бабушки, я чувствовал, как радость охватывает меня, когда я с непокрытой головой шагал босиком среди зеленого моря тростника.
Я узнавал издали деревья, дороги, саванны, берега реки, по которым я некогда бродил с моими маленькими товарищами, сопливыми, золотушными, голыми, но веселыми.
Закат солнца был нежен и ярок, как обычно над этими долинами.
Началась выдача. Поскольку пока выдавали деньги мужчинам и до мамы Тины дело должно было дойти не скоро, я отошел в сторонку и наблюдал.
Однако толпа меня заметила, и я слышал, как люди, глядя на меня, перешептывались. К счастью, выплата отвлекала от меня всеобщее внимание.
К тому времени радость и любопытство мои погасли и сменились тоскливым ощущением при виде знакомой с детства сцены.
Мне казалось, что я узнаю́ рабочих по голосам, по именам, но я старался не вглядываться. Может быть, из боязни, что старые товарищи плохо встретят меня. Чем еще объяснить мою нерешительность?
— Сонсон Лупоглазый! — крикнул надсмотрщик.
Я узнал надсмотрщика.
— Здесь.
— Восемнадцать франков.
Еще несколько имен.
Прошло некоторое время.
— Аманти́на старая!
— Здесь, — ответил я.
Я подошел к окошку.
Все повернулись ко мне. По толпе пронесся шепот.
— Ты получаешь за нее? — спросил меня эконом (новый, незнакомый мне, — очевидно, он заменил мосье Габриэля).