Однако я ничего не делаю. Постепенно я успокаиваюсь.
— Друзья, — говорю я, — я думаю, что мама Тина унесла банку с собой: она вчера грозилась сделать это.
— Тогда съедим муку с рыбой! — восклицает Тортилла.
В этот день после обеда мы не уходим с Негритянской улицы. Мы знаем, что, когда родители работают на ближнем участке, они могут вернуться раньше времени.
Мы предаемся невинным забавам — например, ловим стрекоз, которых к вечеру появляется великое множество, всех цветов и размеров. Они садятся на сухие кустики, на высохшие стебли хлопчатника, на бамбуковые палочки, служащие в огородах подпорками для иньяма и бобов.
Мне знакомы все стрекозы, порхающие вокруг: большие, красные, как смородина, или светло-коричневые с длинными прозрачными крыльями, которые удобно зажимать двумя пальцами, маленькие с короткими желтоватыми крыльями с черной полоской — очень пугливые! И, наконец, самые редкие — «иголки» — такие тоненькие и легкие, что с трудом различишь в воздухе их золотистое тельце и голубоватые трепещущие крылышки. Больших легко поймать, нужно только дождаться, пока они сядут и расправят крылья. Правда, это мне легко, потому что я умею подкрадываться к ним на цыпочках, бесшумно, не шурша сухими листьями. Я умею безошибочно определять, на каком расстоянии от них надо остановиться, протянуть руку, изогнувшись всем телом, и ухватиться двумя пальцами за крылышки отдыхающего насекомого. Я так наловчился, что умудряюсь поймать одновременно по стрекозе в каждую руку.
Как бы то ни было, новички начинают с больших. Нужна большая ловкость рук и опыт, чтобы ловить стрекоз с короткими крылышками, подвижных, чутких, готовых вспорхнуть при малейшем шуме. И все-таки это иногда удается.
Но никто — ни Жеснер, ни Романа, ни я сам — ни разу не поймал «иголку»!
Поэтому мы называем ее недотрогой. Так вот, днем мы забавляемся тем, что ловим стрекоз, носим их, зажав между пальцами, отпускаем, когда они уже не в силах летать, снова ловим, а потом отдаем изуродованные тельца на съедение муравьям.
Наконец наступает момент, когда, прискучив всем, мы не решаемся начать новую игру. Как будто удлинившиеся тени, легшие на землю, заронили грусть в наши сердца.
Тортилла покидает нас, чтобы пойти вымыть «канарейку», из которой мы вместе с ней ели рис, а Романа, разорвавшая свои лохмотья, старается связать их узелком, чтобы они с нее не свалились.
Только тогда я отдаю себе отчет, в каком беспорядке находится хижина мамы Тины.
На столе я оставил осколки разбитой миски. Я даже не успел ничего поставить на место.
На полу маниоковая мука смешалась с пылью, и, сколько я ни подметаю, не могу выковырять ее из трещин земляного пола.
У меня, конечно, не хватит смелости сказать, что курица разбила миску. Мама Тина мне не поверит. Я сам себя выдам.
Да, сегодня вечером меня ожидают большие неприятности.
Возвращаются Жеснер и Суман, сильно встревоженные.
— Нас выпорют, друзья, уж это как пить дать, — мы разорвали одежду, — говорит Жеснер.
— Утром все было так же, — возражает Тортилла, окинув взглядом лохмотья Жеснера.
— Ты что, слепая?! Сегодня утром не было этой большой дыры, и этот клок не был вырван. И с плеч не так все сваливалось.
— Ты погляди, как у меня разорвано на спине, — говорит Суман. — Это мазель[6] Романа постаралась, когда мы бежали по дороге. Она хотела обогнать меня, дернула, и вот что получилось.
А я-то!
Поглощенный переживаниями по поводу разбитой миски, я на себя не поглядел; я не заметил дыры на рубашке от ворота до самого низа. К тому же я испачкал рубашку, когда стоял на коленях в грязи.
— Пустяки! — восклицает Тортилла. — Вот у меня платье совсем было развалилось, а я не растерялась и связала его.
И правда, количество узлов на жалком рубище моей подруги явно возросло, но даже я понимаю, что тельце бедной Тортиллы только еще больше оголилось в результате ее стараний.
Мне тоже надо что-нибудь сделать. Хотя бы застирать рубашку.
— Да она не успеет высохнуть, — объясняет мне Тортилла. — Ты будешь весь мокрый к приходу мамы.
А это еще хуже.
Дыру тоже не спрячешь.
— Как же быть?
— Э-бе! Сделай ни́ку, — советует Жеснер, — сложи вместе все пальцы одной руки…
— Не поможет.
— Я уже пробовал делать нику как-то раз, чтобы мама Тина не заметила царапины у меня на коленке, — ничего не вышло: она ее не только заметила, но еще промыла соленой водой!
— Э-бе! Да, с никой тебе не повезло, — решает Тортилла. — Можно отвести глаза твоей бабушке. Сорви пригоршню сухой травы в саванне, навяжи на ней как можно больше узлов и держи в руках за спиной. Когда бабушка вернется, ты пойдешь навстречу и, прежде чем сказать «добрый вечер», бросишь траву. Вот посмотришь, она не станет тебя пороть. Отругать, конечно, отругает, но рука у нее на тебя не поднимется. Она будет «связана».